Лев Давыдов — Ядро

Челушкин Михаил Сергеевич, Валерий Николаевич Ермаков, Александр Назаров, Валерий Евгеньевич Кашников, Валентин Иванович Прокопенко, Михаил Антонович Домнин, Андрей Иванович Власов, Василий Григорьевич Жуков, Александр Григорьевич Анисифоров, Леонид Емельянович Евсеенко, Василий Николаевич Кукуев, Владимир Долгополов, Лев Збарас, Юрий Миндель, Владимир Зайцев, Евгений Барер, Евгений Некрасов, Леонид Емельянович Евсеенко, Александр Назаров, Владимир Кужелев, Борис Сурков, Любовь Лобакина, Сергей Грошев, Николай Жуков, Александр Михеев, Николай Власенко, Александр Кузнецов.

Ждали следователя к обеденному перерыву. Знали, что это женщина и зовут ее Зинаида Григорьевна. Челушкин заранее договорился с ней о дне и часе собрания.

— Буду точно, как часы,— заверила она Михаила Сергеевича, начальника цеха, добавив сокрушенно: — Та-ко-е ЧП!

Понятно, что никто из третьего механического не ушел в столовую. Появились люди и из второй смены, до начала которой оставалось еще несколько часов. Даже азартные доминошники не стали «забивать козла», а вместе со всеми поспешили в самый просторный участок между первым пролетом и кладовыми, чтобы занять местечко поближе к докладчику и поудобнее примоститься на заготовках и деталях у станков.

Цех справедливо считается самым молодым на заводе. Площадь ему отводили, потеснив соседей. И хотя уже прошло его детство и на исходе отрочество (минуло двенадцать годков), дирекция до сих пор не выполнила давнишнего обещания — не оборудовала красный уголок. Так и приходится здесь, в пролете, проводить общецеховые сборы: производственные совещания, партийную и комсомольскую учебу, профсоюзные и иные собрания, а то и сооружать временные подмостки для актеров, музыкантов, для торжественных встреч с близкими и дальними гостями.

Челушкин хмурый, озабоченный сидел за принесенным сюда столом и, нетерпеливым жестом открывая из-под рукава сорочки циферблат ручных часов, недовольно косился на минутную стрелку. Она неумолимо двигалась вокруг своей оси. Время перерыва шло на убыль.

А следователя все не было…

В последнее время Михаил Сергеевич особенно пристально вглядывался в прожитое и пережитое. Всего с полгода назад ему еще казалось, что жизнь его вошла в проторенное русло и долго, а может ни-когда, не свернет с него. Течение ее напоминало ему плавную, утишенную после бурного весеннего половодья Проню.

А Проня, приток Оки на Рязанщине, в свой черед воскрешала воспоминания о селе Катине. А в Катине он с мамой, бывало, гостил у дедушки Павла.

Мудрый колхозник Павел Челушкин не дожил меньше одного года до своего столетия.

Дед никогда не сдерживал резвого на шалости внука. Видел в нем себя в детстве. Потреплет, бывало, черный вихор, подержит за большие уши мальца и, заглядывая в темные с прищуром озорные глаза его, распевно скажет:

— У тебя же, Мишук, мои ухи, песенные… И мой нос-горбонос. И на кончике его, поглядись в зеркало, такая же загогуля… Вот само детство — не мое. Мне оно совсем не досталось…

Еще велел внуку запомнить:

— За толково сделанную работу — не одна, а сразу четыре платы. Хозяйство аль завод — деньгами и почтением. Сама работа — радостью и умением.

Однажды спросил мальца:

— Как полагаешь, Мишук, день чем меряют?

— Часами,— прозвенел бойкий голосок паренька.

— Верно! А жизнь человека?

— Годами! — выпалил внук.

— Не-е, Мишук, промашка. Жизнь человека меряют работой. Сколько сделано, столько и прожито. А ничего впрок не сделал, вроде и не жил на свете.

Мишин дед был на все руки мастером. И вечно чем-то занят, озадачен. Время его никогда не томило. Работы невпроворот. Казалось, ее хватит ему не на одно, а на два столетия.

Постоянно жаловались на нехватку времени и Мишины родители. Отец его, из боевого племени первых комсомольцев впервые в мире созданной советской державы, рос и мужал вместе с нею.

В суровые двадцатые годы комсомол рекомендовал Сергея Челушкина в партию. Потом партия послала его учиться. Сдав экзамены в МГУ, на физико-математический факультет, Сергей Павлович решает вторично держать экзамены, на сей раз в Тимирязевскую академию. И становится студентом агро-экономического факультета.

Чем вызван такой крутой вираж? Что побудило резко менять избранную стезю?

Ответ в трех словах: коллективизация сельского хозяйства.

Агрономы понадобились деревне гораздо больше, чем физики и математики.

Академия успешно окончена. Декан предлагает Мишиному отцу остаться на кафедре. Ему открыта «зеленая улица» в науку. А он едет в Казахстан, туда, где еще нет ни улиц, ни дорог. Агрономом в Возвышенский зерносовхоз — в одно из первых хозяйств на целине.

А мать? Надежда Павловна тоже была комсомолкой. И комсомольские дела-обязанности сдружили, сблизили ее с будущим мужем. Можно смело утверждать: их породнил комсомол. Затем она вступает в партию. А специальность у молодой коммунистки по тем временам была наинужнейшей. Самой дефицитной — педагог…

Но все это дальние подступы, предыстория самого Михаила Сергеевича Челушкина. Он появился на свет гораздо позже, на Урале, в городе Шадринске, за год до Великой Отечественной войны. Четвертый ребенок в семье кадрового партийного работника — секретаря райкома партии.

Много толков нынче о наследственных генах, влиянии родителей и семьи на детей, о связи и преемственности поколений, трудовых династиях…

Мать на короткий срок приезжала с детьми к отцу, когда он, по воле партии, восстанавливал под Армавиром только что освобожденные, отбитые у врага колхозы.

Миша запомнил пепелища. Улицы, на которых вместо домов торчали, как надгробья, закопченные трубы русских печей. Запомнил саперов с длинными прутьями миноискателей на изуродованных окопами и траншеями полях. Не выветрилась из памяти артиллерийская канонада, доносившаяся с близкой линии огня. И армады идущих на фронт бронетранспортеров, танков, грузовиков с боеприпасами и войсками. И те возвращающиеся на истерзанную родную землю, кто сумел спастись от нашествия фашистов.

Миша хорошо запомнил слезы, горе, нужду обездоленных, позеленевшие лица детей и женщин, изнуренных непосильным трудом. Он запомнил многое. Но запамятовал, как выглядел, во что был одет его отец. Когда с первым солнечным лучом сынишка протирал глаза, отца уже в комнате не было. Не мог его дождаться Миша и по вечерам, силился не уснуть и засыпал до его прихода. Не находил его и среди ночи, разбуженный воздушной тревогой.

«Где папа?» — спрашивал Миша. Мать отвечала односложно: «На работе». «Так не бывает,— недоумевал сынишка.— Так не бывает, чтобы на работе и днем, и вечером, и ночью». А мать утверждала: «Бывает… Партийная работа!»

В семье знали, что в первый же день войны Сергей Павлович отправил письмо в ЦК, адресовал его лично Сталину с просьбой послать его на фронт. Получен был ответ: у коммуниста нет тылов, всюду фронт. Делайте то, что партия велит.

Партия велела ему в ходе войны восстанавливать советскую жизнь в районе, прилегающем к фронту. Восстанавливал. После войны стали укрупнять хозяйства, и ему поручили управлять совхозом № 20 в Ново-Кубанском районе. Наладил «двадцатку». Потом, по партийной рекомендации, он избирается председателем разваленного колхоза имени Мичурина в том ясе районе. Поднимай! Он перебрался из совхоза в колхоз и за восемь лет своего председательства сумел поднять и это хозяйство. Оно стало крепким. А Сергея Павловича не стало. Тяжкое переутомление, долгие годы нервного напряжения привели к неизлечимому недугу, который подкосил Мишиного отца, когда ему было чуть больше пятидесяти.

Да, этот человек был всегда и везде на передовой линии огня. Там, где всего нужнее Родине.

И не потому ли семья Сергея Павловича и Надежды Павловны оказывалась такой непоседливой? Не смогла укорениться на одном месте. А их дети — три сына и дочь — родились на разных широтах.

Зато близки друг другу не только по крови — кровным родством, но и духовно — коммунисты.

Родители воспитывали детей не благостью красивых фраз и мудростью отвлеченных рассуждений, не наставлениями о нравственности и нормах поведения. А самим своим поведением. Отцовские и материнские дела и поступки, увлеченность работой послужили детям своего рода эталоном.

Впрочем, Михаил над всем этим никогда не задумывался. Пристально вглядываясь в прошлое, как бы вслушиваясь в него, он искал в глубинах своей памяти ответ: «Почему со мной не было, да и, пожалуй, не могло быть вот такого ЧП, взбудоражившего весь цех? Чем я отличался от слесаря Николая Охрея и токаря Петра Корниенко в их возрасте, когда сам был токарем и, как они, комсомольцем?»

…Миша родился гораздо позже своих двух братьев — Бориса и Александра. Даже третьей по счету сестренке Танюше и той шел седьмой год, когда он соизволил явиться на белый свет.

Едва ему жизнь даровала первые самостоятельные шаги по родной земле, без опоры, — землю заколебало, затрясло, как при извержении вулкана. Началась война с фашистской ордой.

Двум старшим братьям, по сравнению с ним, в определенном смысле повезло. Они успели детство и отрочество провести в условиях мирной, спокойной, радостной жизни. В одной из тех счастливых семей, которые, по утверждению Льва Николаевича Толстого, «похожи друг на друга». Но война все их разлучила с отцом. Навязала много тягот, как и всем советским людям.

Все же Борис сумел осуществить поставленную перед собой цель: прямо со школьной скамьи попал в МАИ, на радиотехнический факультет, стал ныне видным специалистом.

Александра увлекло литье металлов. Сейчас он кандидат наук, доцент, близок к докторской. И Таня после одного вуза — сельскохозяйственного, став зоологом, заочно окончила во втором биологический факультет и руководит лабораторией во Всесоюзном научно-исследовательском институте физики, биологии и питания животных.

А Михаил на конкурсном экзамене в Краснодарский сельскохозяйственный институт провалился. Недобрал необходимого количества баллов. Пришлось вернуться «не солоно хлебавши» в колхоз, на хутор Ковалевский, где осталась мать — учительница сельской школы.

И стал Миша прицепщиком в тракторной бригаде.

Страда уборки урожая. Вслед за ней, без передыху, пахота. Некогда предаваться раздумьям о будущем. Оно само проклюнулось, напомнило о себе зимой на ремонте тракторов.

Как раз в эту пору, вместо упраздненных МТС, рождались РТС — ремонтно-технические станции. За основной ремонт инвентаря и машин взялся сам колхоз. В его мастерской был установлен новый токарный станок. На нем немного поработал залетный токарь. И, как на грех, в середине ремонтной горячки летуна потянуло, поманило на более легкие хлеба. Тут колхозное правление проявило твердость. «Не рассчитаем, пока не обучишь своего подручного управляться со станком».

А подручный — Миша Челушкин.

Знакомятся со станком по-разному. Можно шапочно: «здрасьте — до свиданья». Тогда человек остается со станком на «вы». Никакого сближения; А можно и подружиться накрепко. Полюбить его. Если работа на нем пришлась тебе по душе, открылась во всей своей гармонической красоте. Если она стала не обузой, не лямкой подневольной, не только средством заработка, а ежедневным чудом, творимым тобой, как умеют творить чудеса волшебники в сказках или факиры в цирке.

Вот так, в силу непредвиденных и неблагоприятных обстоятельств открылось будущее комсомольцу Михаилу Челушкину.

Со стороны глядя — вроде и впрямь неудачник. В вуз не попал. Сверстники уже студенты, вовсю грызут гранит науки. А у него вроде пропадает целый год. А на следующий — снова держи испытания. И ни-какой гарантии на успех. Руки, как говорится, не подложишь и соломки не подстелешь, если и во второй раз провалишься. Конечно, нашлись доброжелатели. Ахали, охали, выражали «искреннее сочувствие».

А Михаила, представьте, совсем не надолго раздосадовала неудача. Она, как ни странно, помогла ему найти свое настоящее призвание. Не вернись он домой, кто знает, всплыла бы наружу или навсегда осталась втуне его способность быстро освоить работу на токарном станке. Его интерес к станкам, их устройству, кинематике. К тайне умелых рук, превращающих ремесло в искусство.

Не захотел Михаил расстаться со своим токарным и в следующем году. Правда, в Краснодар съездил. Конкурс одолел. Свою фамилию увидел в списке студентов. И… вернулся в колхозную мастерскую, став заочником.

Оторвал его от станка и учебы призыв в армию. Четыре года на стыке нашей границы с двумя южными соседями — Ираном и Афганистаном — тогда монархическими государствами. Гнилая зима, резкие ветры-ветрища, пронизывающие сыростью сквозь любую одежду до костей. Летний нестерпимый зной, когда на солнце плюс семьдесят и в песке можно печь картошку. Верна здешняя поговорка: «Кто не был у этой, тот не ведал жары».

Но и в ночную стужу бывало жарковато на кордоне. Дослужившийся до звания старшины Михаил Челушкин убедился и до сих пор тверд в своем убеждении: на заставе пограничник проходит полный курс высшей школы мужества. За многое он этой школе благодарен.

Предложите теперь ему, начальнику цеха, где испытывается острая недостача рабочих рук, на выбор любого из троих: школьника после десятилетки, пэтеушника с разрядом и демобилизованного солдата без квалификации, — он предпочтет взять последнего.

Почему?

Челушкин знает: причастный к современной военной технике солдат, несомненно, скоро освоится с любым станком. А вчерашний школьник и даже учащийся ПТУ ох как не скоро свыкнется с необходимыми в цехе дисциплиной и порядком. Придется с ними изрядно повозиться, прежде чем прочно войдет любой из них в заводской коллектив, обретет чувство локтя.

Вот, как раз, это самое чувство локтя — подлинный коллективизм — развивается Советской Армией в молодых людях. У отслужившего свой срок солдата вошла в плоть и кровь, стала привычкой, органической потребностью готовность выполнять свой гражданский долг, поспешить на выручку товарищу. Верность слову, честность в деле — норма солдатского поведения. Обмануть, подвести, сфальшивить — тягчайшее преступление.

Поэтому начальнику цеха дороже не тот новичок, который усвоил азы ремесла и технику безопасности, а тот, кто нравственно подготовлен к жизни и труду в заводской среде.

«Такими ребятами, собственно, пополняется ядро цеха. В него попадают те, кому охота быть не пристяжными, а коренниками. Кто не плетется в хвосте, а вырывается вперед и увлекает за собой остальных». Вот примерно таков был ход рассуждений Челушкина перед встречей со следователем, суровой по тону телефонного разговора, но, наверное; как он полагал, справедливой. Михаил Сергеевич ни разу не виделся с Зинаидой Григорьевной. Его совсем недавно назначили начальником цеха. До этого был заместителем по технической части. Отвечал за состояние оборудования, за ремонты — текущий и капитальный. Заботился о том, чтобы у станков и в кладовой всегда были приспособления, необходимый инструмент. Ему не приходилось связываться с милицией, следственными органами, судом…

А тут вдруг ЧП! И не с мальчишками какими-нибудь, от которых только и жди подвоха. Оба — Николай Охрей и Петр Корниенко вроде ничем плохим себя не проявили, отслужили уже в армии, комсомольцы, норму выполняют. И оба арестованы, находятся под следствием, предстоит судебный процесс. «В чем наша вина перед ними? Что недосмотрели, упустили?» — спрашивал себя Михаил Сергеевич в долгие часы раздумья.

Третий цех не только самый молодой по сравнению с другими на заводе, но и самый молодежный. В нем более восьмидесяти процентов работающих еще не вышли или едва переступили за порог комсомольского возраста. Челушкину это по душе. Ведь он и сам воспитан комсомолом. Опыт организаторской работы он почерпнул, накопил, начиная с первых комсомольских поручений в школе. Был одним из комсомольских вожаков в колхозной мастерской. И комсоргом на погранзаставе. Само собой получилось — вошел в работу заводского комсомола, когда вошел в цех №2 и встал за токарный станок.

Столичный станкозавод — не колхозная мастерская, где один в поле воин. В большом рабочем коллективе два года на токарном — солидный курс мастерства. Тут есть за кем тянуться, чей опыт перенимать, кого обгонять, на чем самому прославиться.

Портрет Михаила появился на доске передовиков соревнования. Дважды ему вручали грамоты ЦК ВЛКСМ за перевыполнение производственных заданий. Заметил его и корреспондент «Комсомольской правды», когда Михаил вызвался быть наставником принятого в цех после восьми классов Анатолия Щепкина. В центральной молодежной газете поместили большую, в три колонки, фотографию. На ней Михаил о чем-то беседует с Толей. Оба внимательно рассматривают снятые со станка детали. Пространная подпись под фото разъясняет: «Этот день надолго запомнится Анатолию Щепкину. Будущий токарь познакомился с цехом, со станком. Здесь все ново для паренька, все интересно. И хочется верить: он будет хорошим специалистом — ведь за его ученье взялся Михаил Челушкин, опыт которого, несмотря на молодость, давно уже признан в коллективе цеха №2…»

Неудивительно, что комсомольский активист, ударник и наставник, а ко всему еще и гитарист — веселый, жизнерадостный запевала-заводила — был избран единогласно в заводской комитет комсомола. А в комитете — секретарем по оргвопросам.

У читателя может возникнуть недоумение: а как с учебой? Челушкин, помните, еще до армии был студентом-заочником. Неужели бросил? Не совсем. Демобилизовавшись, он вернулся в колхозную мастерскую, восстановился в институте, и все пошло бы своим чередом, если бы… не любовь.

Перед самым призывом на действительную военную службу Михаил с сестрой Таней решила посмотреть Москву. Заехали погостить к маминой подруге Валентине Ильиничне Короленко. У нее дочь — тоже Таня. Девушка вызвалась быть гидом. Несколько дней втроем путешествовали по столице. Любовались ее проспектами и парками. Побывали в Третьяковской галерее. Посетили МХАТ и Театр на Таганке. После этого Таня Короленко четыре года обменивалась письмами с пограничником Михаилом Челушкиным. А когда старшина вернулся домой, окончательно выяснилось: они любят друг друга и решили пожениться.

А где им жить? Таня была уже студенткой третьего курса ИНЯЗа. Бросать ей институт не резон. Целесообразнее переселяться заочнику. Сдав в Краснодаре за первый курс, Михаил расстался с колхозом, легко устроился токарем на станкозавод, перевелся на вечерний факультет СТАНКИНа, стал москвичом.

Заводская работа захватила его, поглотила все время, и он вторично без сожаления оставляет вуз.

А через несколько лет возвращается из комсомольского комитета в свой цех, на должность технолога, и в третий раз становится студентом.

Конечно, тяжело быть технологом, не имея высшего технического образования. Но еще тяжелее, посчитал Михаил, иметь среднее, когда у жены высшее. Перейдя уже на четвертый курс вуза, он был назначен заместителем начальника третьего цеха. Это произошло в 1971 году.

Он мог отказаться. Доводы очень веские. Наступил самый напряженный и ответственный период учебы. Не за горами и законный академический отпуск на подготовку дипломного проекта. Но Михаил Сергеевич никому не привел своих доводов. Не в его характере. Он и академического отпуска не взял — цех работал напряженно, уйти из него — все равно что уйти с боевого поста. Так расценил Челушкин. Ему пришлось готовить и защищать дипломный проект в буквальном смысле без отрыва от производства.

Миновал этот, особенно тяжелый год. Осенью семьдесят второго заместитель начальника третьего цеха встречал пополнение: двух выпускников профтехучилища— фрезеровщика третьего разряда Любу Лобакину и токаря четвертого разряда Петю Корниенко.

Челушкина развеселило совпадение. Выпускник принимает выпускников. На день раньше он сам получил диплом об окончании вечернего отделения СТАНКИНа.

«Почему память настойчиво возвращает картины тобой пройденного, когда сердце тревожит совсем иное: судьба двух рабочих, виновников ЧП?.. С тобой ведь, — твердит себе Челушкин в который раз, — этого не было и не могло быть, не правда ли?.. Наверное, правда. Ты перенял у родителей и понес дальше, как факел в эстафете, нравственную чистоту, цельность убеждений. И то самое существенное, что Леонид Ильич Брежнев назвал на XXV съезде КПСС «активной жизненной позицией»… Да, это так, — продолжает разматывать клубок своих раздумий Михаил Сергеевич. — Но, кажется, у писателя Андрея Платонова в каком-то рассказе точно и метко подмечено: разве ты знаешь в мире что-нибудь лучше, чем самого себя?.. Ведь и любишь-то ты себя потому только, что знаешь себя увереннее всего. Уверься же в других и увидишь многое, увидишь все, ибо мир никогда не вмещался еще в одном человеке. Он уверился в многих. И многие — в нем. Иначе парторганизация цеха и вслед за ней партком завода не рекомендовали бы его, а директор не назначил начальником третьего.

Цех № 3 — один из основных. Тут изготовляют «начинку» автоматических линий и агрегатных станков. Но это тоже еще не все. Примерно треть времени цеховики затрачивают на выполнение срочных заданий сборки. Своего рода «скорая помощь». В ней сборщики нуждаются повседневно, потому что каждая новая линия не скопирована с предыдущей, оригинальна. И в каждой — значительная доля экспериментальных деталей. Их приходится «доводить до кондиции» — придавать большую точность, окончательную форму. А всего деталей в номенклатуре третьего — не десяток, не сотня, а несколько тысяч.

Начальнику, его замам, мастерам мало знать, надо держать в памяти каждую деталь. Приходится мгновенно решать, кто лучше и быстрее ее изготовит, что можно снять с того или иного станка, а что ставить и обрабатывать немедленно. И так двадцать раз на день! Оперативность здесь штабная, как в. боевой обстановке, в разгар наступления. Без надежной опоры, без мощного ядра сражения не выиграть, план будет завален.

Челушкин уверился во многих. Иначе едва ли он взялся бы начальствовать. А не взялся — не стали бы уговаривать. Были и другие достойные кандидатуры. Не откуда-либо, а из ядра самого цеха.

Известен технический термин: взаимозаменяемость деталей. Она особенно важна в серийном и массовом производстве.

Нет термина — взаимозаменяемость работников. А она между тем очень и очень важна и нужна любому производству. Коммунисты третьего цеха задались целью ее достичь. Они сформировали мощное и монолитное ядро, которое и привело к цели.

В более современном толковом словаре Ушакова ядро: «Важнейшая составная часть клетки и животного и растительного организма». И там же приводится емкое «очеловеченное» значение слова «ядро»: «Основная, главная часть какого-либо коллектива».

А в третьем цехе ядро — и серединная глубь, и основная, главная часть, и подавляющее большинство коллектива.

Нелегок путь к такому ядру. Формирование его заняло не месяцы, а годы. Зато и велика отдача. Благодаря ядру сравнительно легко совершается здесь быстрый маневр наличной рабочей силы. Ядром воспитаны и продолжают воспитываться собственные кадры умельцев — станочников, которых более уместно называть знатоками станкостроения. Ядро подняло и развивает движение за овладение смежными профессиями. При первой необходимости токарь способен заменить сверловщика, фрезеровщика, а фрезеровщик — токаря, расточника… Но это не значит, что без кого-либо из них можно постоянно обходиться. Нет! В цехе дорожат каждым рабочим. Любой на счету. И наверное, вот еще почему все взбудоражены, так остро восприняли это местное ЧП. Понял это Челушкин до созыва собрания. Высокое напряжение в работе никогда не спадает. Но в последнюю неделю оно достигло особого накала. Цех приступил к выполнению сверх плана важнейшего правительственного задания — четырнадцати автоматических линий Алтайскому моторному заводу. Даны неимоверно сжатые сроки — не передохнешь, все предельно заверчено. Счет времени ведется по секундной стрелке.

Вопреки всему, кто бы ни обратился к Михаилу Сергеевичу по какому-либо вопросу, находил повод задержаться, заговаривал о ЧП. Начальник цеха видел в заинтересованности, волнении людей лишнее доказательство здорового морального климата в коллективе.

А в минувшую неделю с ним беседовало больше цеховиков, чем в иной месяц. Кажется, раньше всех остановил его Александр Назаров возле своего токарного станка. Молодой коммунист, лучший ударник, он на всем заводе славится удивительным умением не отвлекаться от станка все четыреста шестьдесят минут в смену. По сделанному им, по достигнутой производительности Александр живет уже в одиннадцатой пятилетке. ЧП миновало его участок, пролет. Произошло происшествие не в цехе, а в общежитии. У Назарова отдельная квартира в другом районе. Знаком ли он вообще с Охреем и Корниенко? А говорил о них с тем же чувством вины перед ними, какую ощущает начальник.

В последние дни технологу Валерию Николаевичу Ермакову приходится оставаться и во вторую смену. Не успевает за одну сделать необходимые уточнения в наплыве технологических карт.

Сын прокатчика с «Серпа и молота», в юности токарь, успешно окончивший инженерный вуз, он увлекся своей специальностью настолько, что, кажется, никакое другое ЧП, кроме простоев оборудования, не сможет нарушить его душевного равновесия. Но это только так кажется. Ермаков с искренней болью заговорил с Михаилом Сергеевичем о драке в общежитии. И тоже больше к себе, чем к начальнику, относился его вопрос: как могло такое случится, почему, в чем корень?

— Мы тут судили-рядили с Зайцевым, Долгополовым, Сурковым…

«Это все наше ядро», — пронеслось в голове Челушкина, пока он слушал Валерия Николаевича. И тезка Ермакова — Валерий Евгеньевич Кашников, совсем недавно назначенный старшим мастером, обсуждая с начальником нелегкую для своего участка проблему, как заменить старый станок новым — с электроникой и дополнительным шкафом,— если для этого нет места, вдруг сказал:

— А может ли быть место в нашем коллективе для ЧП?

Автор вынужден оборвать размышления Челушкина и поведать читателям то, что им самим подсмотрено, увидено.

Мы привыкли обращать внимание на производственные успехи. Перевыполнен план. Дано столько-то продукции сверх нормы. Снижен брак. Повышен коэффициент сменности… Все это важно, не спорю. Вполне справедливо чествуем и славим рабочих, которым удается выполнить личную пятилетку до срока, добиться большей эффективности и высокого качества.

Но при этом, увы, частенько забываем полюбопытствовать: а какой ценой все добыто? Благодаря чему? И не замечаем моральных побед, духовного роста коллектива. Не замечаем рожденные в нем методы, инициативы, систему взаимоотношений и такой уклад соревнования, когда опрокидываются барьеры и преодолеваются так называемые объективные причины. Да, понастоящему объективные, не взятые в кавычки. Они есть, от них никуда не денешься.

За год, только за один прошлый год, в третьем цехе сыграно сорок свадеб. Скажете: весело живется, молодежный цех. Но это и десятки дополнительно взятых «за свой счет» выходных дней. Согласитесь, по весьма уважительному поводу — не откажешь. Но это и рост «хвоста» очередников на жилье.

А позапрошлогодние молодожены — они в большинстве стали отцами и матерями. И до сих пор ютятся с детишками в общежитии. А завод предоставить им отдельные квартиры или даже комнаты пока не может. И когда сможет, пока неизвестно. Они терпеливо ждут…

Так вот кто-то из молодых отцов нашел московскую важную стройку, гарантирующую строителям ордер на квартиру сразу же после сдачи в эксплуатацию возводимого объекта. И сразу же из третьего цеха ушли туда более двадцати молодоженов. Все — квалифицированные станочники. К ним добавьте почти столько же ушедших по призыву в армию, в вузы и по другим обстоятельствам. Приплюсуйте тех, кого увлекла романтика БАМа, Тюменских нефтепромыслов, Нечерноземья…

Короче говоря, ушло вдвое больше, чем пришло. Новичков предстоит научить, наставить на путь истины, дать время освоиться с цехом, войти в коллектив. От них нельзя ждать скорой отдачи, выполнения заданий. Любой профессией овладеть непросто. Особенно на таком предприятии, где творится будущее, завтрашний день мировой техники. Особенно в таком цехе, как третий, где постоянно на станках осваивается «целина».

Тут еще бывшего начальника цеха оказалось необходимым перевести в крупнейший — пятнадцатый, на сборку, руководитель ее стал главным инженером; тут — еще и заместителя начальника цеха по производству сочли нужным выдвинуть на ответственную работу по внешней кооперации; тут еще дирекция «подкинула» в годовой план цеха часть деталей, с изготовлением которых не справлялся другой цех. И образовались перегрузка, заторы; тут еще это ЧП. Оно запятнало цех, нанесло коллективу неожиданный удар, как бы из-за угла. Так или иначе, а выбыло из строя еще двое квалифицированных рабочих.

Где же искать спасения от всех бед? Кто «вывезет», поможет?

Молодой начальник цеха, конечно, мог обратиться к дирекции, попросить пересмотра напряженных заданий. Некоторого сокращения плана, хотя бы на время. Но начинать руководство цехом с этого, со спасительного SOS? Сомнительное начало. И найдется ли у дирекции «спасательный круг»? Цехов много, всем нелегко.

Где же искать спасения от всех бед? Кто быстро и действенно поможет?

ЯДРО!

Оно при любых трудностях брало на себя огонь. Его усилиями сотворен из «аппендикса», как называли несколько отсеченных у цеха №2 пролетов, самостоятельный цех. Достигнут такой же объем выпускаемой продукции, как и в других, не второстепенных, а основных, решающих судьбу заводской программы.

«Энергия нашего ядра неисчерпаема» — это уже глубокое убеждение самого Челушкина.

…А следователя все не было.

Михаил Сергеевич окинул беглым взглядом собравшихся. Раньше других ему попался на глаза Валентин Иванович Прокопенко.

Сероглазый, улыбчивый, с глубокой ямочкой на крутом подбородке, внешне ничуть не изменился с того утра, когда Михаил Сергеевич, технолог второго цеха, перешел «границу» и оказался в третьем заместителем начальника.

Прокопенко, конечно, был заранее осведомлен об этом назначении — рекомендовал партком — и встретил Челушкина с восторгом.

— От прибытка голова не болит! Еще одним напористым коммунистом больше! — восклицал неосвобожденный секретарь цеховой парторганизации. — Значит, нашего полку прибыло!

Тут не то что полка, даже взвода партийцев пока не собралось. Но потомственный донбасский слесарь, сын солдата и сам в прошлом солдат был уверен: побеждают не числом, а умением. Организация мала, зато боевита. Вернее, обрела боевитость.

Поначалу в ней состояло девять человек. Из них только трое рабочих. Секретарем партийного бюро избрали старшего мастера, его вскоре назначили начальником цеха.

Партсобрания мало отличались от производственных совещаний. Начальство говорило — остальные слушали. Начальство задавало вопросы — ему отвечали. А не наоборот.

Положение в корне переменилось с ростом партийных рядов. Рабочие в цеховой парторганизации прочно составили весомое большинство. Теперь они ставили вопросы начальству, подсказывали ему линию поведения, направляли и поправляли.

В этом заслуга и Валентина Ивановича. На очередных выборах он сменил прежнего секретаря и несколько лет, не оставляя своего верстака, руководил партийной жизнью цеха.

Челушкин уже застал в цехе не девять, а двадцать девять коммунистов. Тоже маловато для коллектива в двести человек. Не зря сюда его перевели. Наверное, при этом учли: цех молодежный, а Челушкина на заводе знают как умелого комсомольского вожака.

— Считай, Михайло Сергеевич, — толковал ему Прокопенко, — попал в самое что ни на есть пекло. На передовую. — Но Челушкин и без того знал все это. Дирекция и партком все время стояли на том, чтобы наряду с молодежью были в новом цехе испытанные кадры, хранители и пропагандисты славных заводских традиций.

Михаила Сергеевича искренне радовали встречи в одной цеховой семье с ветеранами — старой рабочей гвардией: коммунистами Михаилом Антоновичем Домниным, Андреем Ивановичем Власовым, Василием Григорьевичем Жуковым, Александром Григорьевичем Анисифоровым… Они строили, основали станкозавод — первенца советских пятилеток. Были вместе с Гудовым первыми стахановцами, славились своими рекордами. Все они с честью выдержали тяготы войны, делали танки на Среднем Урале, а после победы успешно поднимали столичный завод на более высокий технический уровень. Пожалуй, не найти крупного предприятия в стране, где бы не знали, не работали на станках орджоникидзевцев. В этих станках весома доля рабочего умения и смекалки, изобретательности и искусства ветеранов.

Теперь в третьем цехе они руководили пролетами, участками, сменами. И за станками оставались кудесники фрезерного и токарного дела, тоже ветераны, коммунисты Леонид Емельянович Евсеенко, Василий Николаевич Кукуев. Все они поселили в новом цехе дух новаторства, стремление к совершенствованию производства и повышению профессионального мастерства.

Но были разного рода трудности.

Небольшая группа «кустарей-одиночек» сразу захватила в свои руки решающие, финишные операции — тонкую, филигранную шлифовку, которую только они умели выполнять. Подобные им «монополисты» оказались и на сложной фрезеровке, и на расточке. От них зависел конечный результат — сдача цехом деталей на сборку.

Высокоразрядники, «аристократы», со своими строго засекреченными приемами и даже собственным набором инструментов. Тумбочки у них всегда были под замком, никто посторонний не вправе был туда заглянуть. Они диктовали свои условия. Претендовали на исключительное положение в цехе. Требовали для себя привилегий. Администрации приходилось считаться с их капризами. Уйдут — заменить некем — катастрофа.

А «кустари-одиночки» всячески тормозили рост производительности. Не подпускали к себе на пушечный выстрел новичков, молодежь. Закрывали ей дорогу.

Сколько раз приходилось Челушкину, в бытность оргсекретарем комсомольского комитета, выслушивать на сей счет справедливые жалобы ребят. Им, как правило, доставались черновые, грубые и простые операции, не требующие сноровки и умения. Молодежь возле таких монополистов зарабатывала мало, не видела никаких перспектив на будущее. Поэтому и местом своим не дорожила, не приживалась в цехе.

Выход из тупика нашло уже начавшее складываться ядро. Оно выступило против заядлых индивидуалистов — создало школы мастерства ветеранов. Медленно, но верно молодые руки обретали умение, становились золотыми. Этому помогли и частые конкурсы в цехе на лучшего токаря, фрезеровщика, шлифовальщика, расточника.

Восемь лет назад чаша весов еще колебалась. Было неясно, кто кого. Ныне все яснее ясного. Многие «кустари-одиночки», что называется, вступили в коллектив, подчинились неписаному моральному кодексу ядра. Упорствующие — ушли или остаются белыми воронами. Они уже не могут претендовать на выгодный наряд, капризничать, ибо ничего не решают. Они хорошо знают, что заменимы.

Дольше и тяжелей был поединок с «асами-алкашами», которые порою приходили в цех «под мухой». Они считали себя большими специалистами, истинными спасителями программы.

Ядро спасло коллектив и от запойных «спасителей».

Когда не стало в цехе незаменимых людей, а молодежь увидела заманчивые перспективы труда, открытую ей «зеленую улицу» для роста, она дружно потянулась навстречу ядру, стала органической его частью, неразделимой, как элементы в сплаве.

…Вернемся, однако, к той изначальной беседе Челушкина с Прокопенко. Из нее Михаил Сергеевич узнал, с каким упорством и настойчивостью коммунисты укрепляют в цехе дисциплину. Какое значение имеет то, что они возглавили школы мастерства ветеранов и прививают молодежи коммунистическую мораль — готовность к взаимопомощи, интернационализм; честь смолоду и умение честью своей дорожить.

Вместе с Валентином Ивановичем побывал в этот день Челушкин и на совещании старших мастеров.

— Погляди на наше начальство зорким оком, — шепнул ему парторг цеха. — Ты в подходящий момент к ним примкнул. Из вас можно будет сколотить бригаду коммунистического труда. Не сомневаюсь, сумеете потягаться с лучшими… не уступите…

«А Прокопенко зорок», — подумал Михаил Сергеевич. Действительно, лет пятнадцать назад они маху в своем деле не давали. Среди них не было дилетантов. Все высокоразрядники, умельцы, ударники: токари Владимир Долгополов, Лев Збарас и сам Челушкин. Строгальщик Юрий Миндель, фрезеровщики Владимир Зайцев, Евгений Барер, Евгений Некрасов. Их по-литической школой было рожденное в начале шестидесятых годов на заводе движение коммунистических бригад. Кстати, Некрасов как раз и был среди учредителей такой бригады.

Михаил Сергеевич знает его «как облупленного». Бывает, соседи по квартире месяцами, а то и годами не встречаются. А Женя и Миша оказались соседями по станкам. Работали во втором цехе рядышком друг с другом. Многое Миша перенял у Жени, тогда уже снискавшего славу отменного фрезеровщика.

Во втором цехе демобилизованный старшина, привыкший к вниманию подчиненных ему солдат, себялюбивый, престижный, познакомился с робким юношей, краснощеким, с большими, доверчиво раскрытыми глазами. Женя показался Мише «маменькиным сынком», ухоженным и наивным.

Через несколько дней новичок токарь убедился в своей ошибке. «Наивный» фрезеровщик помог ему несколькими очень дельными советами, заточил «с хитрецой» резец, хотя его инструмент — фреза. И никакой он не «маменькин сынок». Сын слесаря, осиротел в семь лет, когда шла жестокая битва с гитлеровцами. Без матери, а все-таки дотянул, окончил десятилетку, одолел двухлетний курс технического училища и с квалификацией-разрядного фрезеровщика поступил на завод, где работал отец.

Нечего удивляться тому, что комсомолец Женя Некрасов получил приглашение от бригадира Анатолия Ледышева войти в состав первой бригады коммунистического труда.

Миша еще токарил, а Женю уже выдвинули в мастера смены. Полученная им духовная закалка в бригаде, верность клятве: «Один за всех, все за одного» — все это в нем оставалось на всю жизнь.

«Вся моя закваска из этой бригады, — однажды признался он Челушкину. — Там я привык отдавать себя полностью общему делу. Мы работали на один наряд, коллективно отвечали за сроки и качество, за поведение каждого на заводе и в быту. Мы делили поровну свою зарплату, вместе проводили досуг, сблизились, водой не разлить. Нам казалось, мечта стала явью. Живем по-коммунистически…»

Евгений Михайлович старается передать молодежи все то, что приобрел, и в бригаде, и в среде первооткрывателей третьего цеха.

Вот он сидит рядом с Челущкиным. Он уже не Женя и не Евгений, а Евгений Михайлович, заместитель начальника цеха по технической части. На нем выутюженный халат, из-под отворотов которого видны белоснежная сорочка и аккуратно повязанный галстук. Лицо обтянулось острыми углами. Налет усталости в глазах, которые смотрят задумчиво, серьезно и как будто внутрь себя. Что-то его озадачило, идет поиск решения…

«Сколько лет прошло, и вот опять в одной упряжке»,— подумал Челушкин, глядя на Некрасова. Совсем на днях они разоткровенничались, и без тени зависти Евгений Михайлович признал: «Обогнал ты меня, Миша. Молодчина!» «В чем же это?» — спросил Михаил Сергеевич. «А во всем, — продолжал бывший сосед по станку. — Сумел стать инженером. А я едва вытянул в техники», «Наживное», — отмахнулся Челушкин. «Ты вот начальник, а я твой зам», — добавил к сказанному Некрасов. «Сегодня я, а завтра ты еще можешь обогнать», — шутливо сказал Михаил Сергеевич. «Есть еще один момент, самый важный, —сдерживая улыбку, не сдается Евгений Михайлович. — И в нем обгон невозможен… Ты много лет в партии, а меня Домнин еще только готовит к приему». — «Сдаюсь. Твоя правда. Но охотно за тебя поручусь, если надо будет. Сочту за честь».

Да, каждый коммунист третьего цеха сочтет за честь поручиться за Некрасова. Но он обратился с такой просьбой прежде всего к Михаилу Антоновичу Домнину. И это вполне объяснимо…

Словно учитель со своими питомцами стоял, переговариваясь с ними, Михаил Антонович. Худой, ростом пониже своих молодцов, он был бы совсем неприметен, если бы не истинно сократовский лоб, обрамленный сединами, и сверкающие не по летам, молодо и задорно, светло-голубые глаза.

«Наш эталон совести», — промелькнуло в сознании начальника цеха. Будучи комсомольским вожаком, он приходил к Домнину советоваться, как лучше провести «встречу поколений», или приглашал его в комитет вручать торжественно комсомольские билеты. Михаил Антонович, как и отец Челушкина, принадлежит к комсомольскому племени двадцатых годов. Правда, не тех боевых двадцатых III съезда РКСМ, на котором деле-гаты слушали знаменитую речь Ленина. А все же не менее кипучих двадцатых первой советской пятилетки. Пятилетки, которая позвала молодежь на великие стройки, трудовые подвиги.

Отец Миши Домнина, прокаленный в горниле трех войн — русско-японской, первой мировой и гражданской, — не захотел вернуться в свою деревню Медвежью на Рязанщине, где впроголодь жили его жена и четверо ребят в безлошадном хозяйстве. Зацепившись за Москву, освоив редкую в ту пору специальность автослесаря, он вызвал семью к себе. Миша еще в Медвежьем успел, среди первых в деревне, вступить в комсомол. А в столичном райкоме, куда он явился встать на учет, ему дали, направление в ФЗУ, в спецгруппу, где начинали готовить кадры будущему станкозаводу имени Серго Орджоникидзе, первенцу отечественного станкостроения. Учеба перемежалась с субботниками на стройке. Едва возвели заводские корпуса, Миша Домнин, выпускник ФЗУ, слесарь-инструментальщик, встал за новехонький импортный шлифовальный станок.

Как же так? Слесарь и вдруг не за верстак с тисками, а за станочную шлифовку?

Очень просто. Слесарей поначалу в новом цехе тоже не хватало. А шлифовщиков вовсе не было. Заранее их не подготовили — видимо, не на чем было и некому. Вот и пришлось спешно осваивать незнакомое немецкое оборудование.

Пришлось! Иными словами: хочешь не хочешь, а надо! И это перед самым пуском завода. Но Мишу Домнина и других комсомольцев, взявшихся за новое дело, никто не заставлял. Не убеждал и не уговаривал. Они сами вызвались, охотно пошли на самое трудное. Жажда увидеть действующим завод — вот что владело пылкими душами юношей. И ради этого им не жалко было расставаться с приобретенной специальностью, не жалко было стать снова учениками и овладевать шлифовкой.

Через несколько лет многотиражка уже прославляла «школу шлифовки Домнина». Вместе с первыми стахановцами он смело опрокидывал старые нормы, сметал пределы, установленные конструкторами на скорость шлифовки, придумывал приспособления, щедро делился своим опытом и мастерством.

Таким он, смелым и пытливым, и остался. Четыре десятилетия заводской жизни нисколько не изменили его характера. Поэтому-то и льнет к нему молодежь. А весь коллектив цеха считает его «эталоном совести». Он ею ни разу не покривил. Поэтому до сих пор существует еще одна, не менее известная на заводе школа коммуниста Домнина. Она не дает диплома, но выводит в люди.

«А разве не такой же эталон совести фрезеровщик Леонид Емельянович Евсеенко? И школа его — разве учит она только специальности? Нет, это одновременно и воспитание молодежи в духе коммунистической нрав-ственности. И приобщение ко всему, что должен знать интеллигентный советский человек». Так, про себя, как бы подтверждал самому себе общепризнанную истину Челушкин.

Леонида Емельяновича иногда называют профессором.

К нему и впрямь часто спускаются с верхних этажей высотной башни заводоуправления конструкторы и технологи за советом и консультацией. Приезжают к нему за тем же педагоги и ученые. За опытом — новаторы других предприятий. А у него в цехе многие знают: за тридцать шесть лет фрезерный станок Евсеенко лишь однажды побывал в капитальном ремонте и по сей день продолжает безотказно действовать. Заводской рекорд бережливого и заботливого отношения к оборудованию!

В цехе знают и ведут счет ученикам Леонида Емельяновича. Их более пятидесяти. Многими фрезеровщиками евсеевского стиля работы гордятся орджоникидзевцы.

В цехе знают, что Леонид Емельянович потомственный рабочий и потомственный коммунист. Сын большевика-подпольщика, участника октябрьских боев в Москве, которого не пощадила белогвардейская пуля — прострелила сердце навылет.

Здесь знают и ведут счет тем, кого подготовил Леонид Емельянович и рекомендовал в партию. Таких молодых коммунистов более двадцати.

Когда же кто-либо по привычке назовет его профессором, он недовольно скажет:

— Так, всего вернее, называть мою жену Татьяну Ивановну. Она кандидат наук. А мои университеты — заводские цеха. В них меня научили трудолюбию и сознательности. Этому же учу других.

…Школа Домнина… Школа Евсеенко… А были в цехе № 3 образованы и школы коммунистов Андрея Ивановича Власова, Василия Григорьевича Жукова, Александра Григорьевича Анисифорова и других. Это в новом качестве, на более высоком уровне, старая гвардия, «серединная глубь» цеха продолжала то, что начинала в первую пятилетку. Каждое из этих имен — глава истории завода. Долгий их путь прошел без привалов. Они вставали за станки до призывного гудка па первую заводскую смену. С ними беседовал, за каждым их шагом при освоении сложного иностранного оборудования зорко следил ученик и соратник Ленина — Серго Орджоникидзе. Каждому из них легко узнать и в старом револьверном станке, и в автоматических линиях на КамАЗе свои детали и узлы…

Многому могла и должна была учиться у них молодежь. Но подумала об этом, «открыла», возродила эти школы парторганизация цеха. Она посчитала основным и наиважнейшим поручением каждому коммунисту — личное шефство над новичками, над всеми, кто нуждался в профессиональной и нравственной учебе.

По сути, это было началом широко распространенного ныне наставничества. И одновременно частью стратегического плана борьбы с «кустарями-одиночками», «асами-алкашами», всеми нарушителями дисциплины и порядка. Со всеми, кто считал себя незаменимым «монополистом».

Почему частью стратегического плана? Потому что весь он гораздо обширней. В нем и дальнейшая реконструкция цеха. И внедрение ленинградского почина по комплексному обеспечению рабочих мест заготовками, инструментом, документацией. Челушкин, как только услышал про это доброе начинание металлистов города Ленина, помчался туда. Кропотливо изучил опыт во всех подробностях. Убедился: если все заранее подготовлено и доставлено к станку, нет перебоев, ровен ритм работы — можно выгадать, по меньшей мере, час машинного времени на каждом станке. Для цеха это дополнительно еще тысяча часов, десятки тысяч обработанных деталей. Сущий клад!

А найти его, добыть — непросто. Нужна коренная перестройка. И не только внутри цеха, но и во всех общезаводских службах. Однако овчинка выделки стоит. Михаил Сергеевич активно ратует за внедрение почина ленинградцев. Подал разработанный проект главному инженеру.

— Начнем с одного участка. Освоим — распространим на остальные. Потом и на весь завод. А может, и на всю отрасль станкостроения.

С тех пор как Челушкин стал начальником цеха, заметно расширился его кругозор, горизонты его видения.

— Пришел в цех телок телком. Свои обязанности представлял в общем виде. Составлю, полагал, график ремонта оборудования и буду следить за исполнением… В первый же день меня огорошил начальник. Перепиши, говорит, программу цеха и следи за ней. На совещании старших мастеров записывай самые мелкие и трудные технические вопросы и решай их. Облегчай работу людям. Снимай препоны, связанные с несовершенством оборудования. Учи рабочих холить, любить свой станок, как бравый кавалерист своего коня… Ведь ты был не последним гусаром на погранзаставе…

Челушкин понял: никакой своей «сферы деятельности» и своих интересов ни у кого не должно быть в цехе. Единый коллектив, одна задача, и все ее решают. Все тут организаторы, все, из кого состоит ядро.

Далеко еще не все сделано. Но Челушкин, глядя в лица рабочих и мастеров, всех, кто на собрании, осознал, зримо представил себе — сделано самое существенное. Почти весь коллектив, а не только коммунисты, наставники, боевая комсомолия, почти все собравшиеся или входят в ядро, или притягиваются его магнитным полем.

Цех №3 сумел справиться и с трудностями, связанными и со сменой руководства, и с уходом сорока станочников… Не снизил темпов, не уронил чести дружный и работоспособный коллектив. Но за порогом цеха это досадное чрезвычайное происшествие…

Следователя все не было.

«Что с ней? Почему запаздывает?» Начальник цеха старался скрыть охватившую его тревогу. Но присевшая рядом с ним миловидная молодая женщина — распред и секретарь цеховой парторганизации Люба Лобакина — заметила на лбу Михаила Сергеевича росинки пота. Чуть видные, они едва поблескивали у корней его черных волос. На левой щеке у самых губ резче обычного обозначилась морщина и задрожала родинка, будто готовая вот-вот вспорхнуть. Все это, знала она, верные приметы волнения.

— Позвоните в милицию, Михаил Сергеевич, узнайте, в чем дело, — посоветовала Люба. — Может, что случилось.

— Все может быть. Но важнее всего быть точным… Да и она, понимаете, в случае чего, могла по телефону предупредить… Сколько, понимаете, народу подводит…

Вот и это вопросительное «понимаете», хотя и без него Челушкин не сомневался, что Любе все ясно, было признаком его крайнего неспокойствия.

А Люба Лобакина волновалась в не меньшей степени. Пятно на цехе. За него прежде всего в ответе коммунисты. Допустим, полагала она, слесаря Николая Охрея, зачинщика драки в мужском общежитии, мы не успели как следует узнать. Он всего год на заводе. Сейчас, задним числом, мастера отзываются о нем нелестно. Вспыльчив, горяч. Не очень прилежен, хотя с заданием справлялся на все сто. Но в цехе давно уже такая стопроцентная работа не в чести. Молодежь нацелена на провофланговых соревнования. На Александра Назарова, Владимира Кужелева, классного фрезеровщика, лучшего по министерству. Он одолел десятую пятилетку меньше чем за три года. На Бориса Суркова, разметчика и ее, Лобакиной, заместителя, отличника качества, совмещающего большую партийную работу с руководством ударной бригадой, с учебой в техникуме, где и она на третьем курсе. Под стать упомянутым передовикам комсомольцы сверлов-щики Сережа Грошев и Коля Жуков, расточники Саша Михеев, токарь Коля Власенко, резьбошлифовщик Саша Кузнецов, который при необходимости выточит на токарном любую деталь и, если надо, заменит с успехом расточника…

Не нажил авторитета в коллективе Охрей. Замечен был на улице нетрезвым. Иногда, приходя на работу, он с оттенком хвастовства говорил ребятам: «Вчера хлебнули малость, а сегодня голова — колокольня». — «Где хлебнули?» — «У себя дома, втихую».

Дома — это в общежитии. А заводское мужское общежитие — одиннадцатиэтажная башня со всеми удобствами и даже комфортом. Нарядные холлы для отдыха. Библиотека. Красный уголок. Коллектив общежития включился в районное соревнование за звание образцового, высокой культуры. Вот и оно по милости Охрея запятнано.

«Упустили парня, не повлияли на него», — сетует Люба, с укором смотрит на цехового комсорга Николая Лазутина. В последнее время Лазутина приходится во многом поправлять, слишком часто подсказывать ему, напоминать, не то он, как челн, «плывет по воле волн». Заела текучка. Разные мероприятия, как ширма, заслонили его от каждого в отдельности молодого рабочего… Вот и получилось так, что Охрей был предоставлен самому себе, и в частности в тот день, когда у него появился «законный повод» выпить и покуражиться: с утра в родильном доме его поздравили — стал отцом…

«Мало мы, коммунисты, бываем в общежитии. Мало внимания уделяет и комсомол быту, отдыху, времяпровождению молодежи вне завода». Мысленно Люба возвращается к ЧП. В нем вина не только Охрея, но и Корниенко. «Его-то мы знаем много лет. Никогда ничего предосудительного с ним не случалось. Мой товарищ по ПТУ. Был хорошим комсомольцем. Казался мне таким надежным: работяга, недавно повышен в разряде — получил пятый. Собиралась его готовить в партию. А он полез в драку. Вступился за родича — они с Охреем женаты на сестрах. А надо было не вступаться, а разнять драчунов. И в первую очередь распоясавшегося родича…»

У Любы еще промелькнула мысль: как расходятся иногда пути-дороги друзей. Она жила интересами цеха, вступила здесь в партию, пользуется доверием и уважением коллектива, избрана секретарем партийной организации. А Корниенко исключен из комсомола, арестован, отдан под суд…

— Нет следователя. Обсудим без нее, — сказал Любе Челушкин.

— Хочу предложить взять виновных на поруки. Как вы считаете, Михаил Сергеевич?

— Обсудим. Решающее слово за коллективом…