Петр Пархомовский — Время полета

Владимир Григорьевич Комаров, Александр Иванович Шваков, Алексей Шумилкин, Николай Михеев, Вячеслав Лебедев, Леонид Зайцев, Владимир Одров.

ПЕТР ПАРХОМОВСКИЙ

ВРЕМЯ ПОЛЕТА

  • Откликнись, песня, сердце, отзовись!
  • Я новым человеком озадачен.
  • Отмечен он работой и удачей, земной, как есть, душой познал он высь!
  • Спецовка в металлической пыльце…
  • (С упругой сталью руки не в разладе)
  • Но каково достоинство во взгляде!
  • И отсвет интеллекта — на лице.
  • Что в глубине души его сокрыто?
  • В нем все обычно:
  • речь, обличье, рост…
  • Лишь непомерно крупный лоб Сократа — свидетельство того, как он непрост.
  • Идет по цеху, чем-то озабочен.
  • Свою ль увидел цель, эпохи ль цель…
  • В проходе меж станков идет рабочий с печатью мудрой мысли на лице.
Недавно слесарь-сборщик Комаров ездил в Чехословакию. С делегацией, на родственное предприятие — станкостроительный завод «Тос-Куржим»: отмечался двадцатилетний юбилей дружбы заводов-побратимов.
Такому случаю только бы радоваться! Но Комаров ходил озабоченный — поездка приспела не очень кстати: бригада взяла повышенные обязательства, график работ составлен плотно, нет практически ничего в «заначке»… Как тут ребята справятся без него?
Не забылась, однако, старая солдатская заповедь: «Ни от чего не отказывайся, ни на что не напрашивайся!»
Поручают — надо ехать.
Немного виновато сказал Михееву — всегдашнему надежному помощнику:
— Посылают в Чехословакию. Придется вам без меня. А сроки — сам знаешь! Уж посмотри тут…
— Да не волнуйся ты, езжай,— Николай Александрович сопроводил эти слова обычной своей загадочной улыбкой, за которой, однако, ничего загадочного не крылось.
— Все будет путем!
Владимир Григорьевич знал: на Михеева можно положиться — и слесарь опытный, и верный человек, работают вместе со дня создания бригады.
Владимир Григорьевич дома сложил чемодан, добыл из шкафа новый свой темно-серый костюм в полоску, привинтил к пиджаку Золотую Звезду. Не очень любил он обновки, но что поделаешь! — Ведь не в старом же ехать за границу.
Подумав, старательно прикрепил и депутатский значок.
Зато, когда надел костюм и погляделся в зеркало, остался доволен: вид солидный, ничего не скажешь.
Жена отрезвила:
— Хватит любоваться! Лучше вспомни, все ли взял. А то, как в прошлый раз, когда в Англию ездил, забудешь тапки или еще что… Электробритву положил?
— Положил.
— Складной зонт? Там, наверно, дожди… Почитать что-нибудь возьми.
Послушался совета, его половина часто дело говорит! положил в портфель недавно купленную книжку: «Берег» Юрия Бондарева, в дороге будет время почитать. А то в последние дни уж очень дела закружили: все-таки член горкома КПСС, депутат Моссовета, член заводского парткома, секретарь цеховой парторганизации, много ли, мало ли — семьдесят три коммуниста в цехе.
В самолете место оказалось у окошка. Вместе с ними летела еще одна делегация; справа в соседнем кресле устроилась еще не старая, приятная лицом худощавая женщина. Оба — он и она — посмотрели друг на друга и остались довольны соседством: «Будет при случае с кем перемолвиться».
Но вот взревели моторы, за окном стали перемещаться знаки взлетной полосы, службы аэродрома, потом они замелькали стремительно, и самолет оторвался от земли; под ними начали уходить назад и вниз уменьшенные кубики строений, фабричные трубы, квадраты полей, курчавые коврики лесов и рощ, изрезанных лентами речек… В голову тотчас полезли разные мысли, воспоминания — забыл и о книжке, и обо всем другом.
Вот ведь как своенравна судьба!
Мечтал ли он в детстве когда-нибудь летать вот так — то в Англию, то в Чехословакию — в современнейших воздушных лайнерах, с заграничным паспортом в кармане — как какой-нибудь дипломат!
Нет; в детстве мечты были другие. В детстве Володька Комаров мечтал о подвигах. Где-нибудь в подходящем месте, таком, например, как крыша соседнего двухэтажного дома, откуда ближе было к звездному мерцанию…
В ту пору в книжках, в кино, на полотне экрана вставали на дыбы храпящие кони, звенела сталь клинков, гремели бронепоезда и «мчались танки, ветер поднимая…». Песни тоже звенели неистраченным мужеством, жаждой побед. Воздух детства был до предела насыщен грозовым электричеством, пронизан насквозь тревожными ветрами. И потому, наверное, заглядывая в будущее парнишка видел себя не иначе как в гимнастерке с петлицами, в портупее, с орденом на груди. И потому, наверное, порою так скучно казалось в школе.
Рассеянно глянул в окошко: внизу продолжали чередоваться — будто на карте-двухверстке — изгибы речек, дорог; села, приткнувшиеся к массивам полей, луга и перелески, небольшие города… Потом наплыли облака, закрыли все внизу, как зашторили.
Многое из задуманного в жизни сбывается. Хотя и не сполна. Владимиру довелось надеть военную форму, но все случилось не так, как в мечтах, гораздо трудней и суровей.
А перед тем ему пришлось учиться в ремесленном училище. Он туда попал не совсем своей охотой. Семья жила трудно: мать — ткачиха с камвольного комбината — одна растила четырех ребятишек (ему было всего три года, когда умер отец).
Но в училище оказалось интересно.
Чем его заинтересовали там? Мудрой терпимостью, добродушием? Вероятно, это тоже сыграло не последнюю роль. Но главное — мастера и педагоги любили и знали свое дело. А это ребячья душа безошибочно различит.
На всю жизнь запомнился мастер Николай Николаевич Гордеев. Говорил он этак неторопливо: всегда объяснит толково, а чего не объяснит — наглядно у верстака покажет… Он сумел привить любовь к слесарному делу. В какой-то мере и заменил отца: не был скуп на душевное слово, на добрый совет.
Однажды повел их, ребят из РУ-33, на сельскохозяйственную выставку. День тогда выдался ясный, безоблачный — в блеске оконных стекол и чистой синеве. В лучах июньского щедрого солнца в загоне выставки лоснились крупы чистопородных лошадей — буланых, вороных, каурых… Сверкала яркая краска новых тракторов, комбайнов, сенокосилок, светились цветы на куртинах.
Володя старался все оглядеть, увидеть; вертел головой, в волнении расправляя свою черную косоворотку под форменным поясом с бляхой.
Вдруг Николай Николаевич, который водил их от павильона к павильону, замер на месте и всех ребят остановил, подошел вместе с ними к репродуктору. В этот миг словно тяжкая темная туча надвинулась на солнце — так потемнели, посуровели лица взрослых. По радио передавали сообщение: на страну вероломно напали фашисты…
Самолет слегка тряхнуло в воздушном потоке, и вслед за тем к Владимиру Григорьевичу обратилась соседка-попутчица:
— Извините, у вас вон книга соскользнула, вы ее так потеряете…
Когда подобрал с пола книгу, приветливо сказала:
— Вы так задумались! — ничего вокруг не замечали. Мы, должно быть, уже над Белоруссией?
Невольно глянул в круглое окошко; под ними расстилалось сплошное поле облаков, освещенное ярким, но неживым каким-то, словно бы остановившимся солнцем.
— Почему вы решили, что Белоруссия?
— Над ней всегда облака.
— Над Смоленщиной — тоже.
— Вы бывали на Смоленщине?
— Так, проездом… Я — коренной москвич. А задумался — вспомнил военное время. Не знаю сам, почему.
— И я сейчас тоже вспомнила войну! Героя вы на фронте получили?
— Нет… Не повезло мне тогда. Работал после ремесленного на одном заводе, не брали в армию — хоть ты что! Призвали лишь в сорок третьем. Попал в школу связистов, кончил и — на Дальний Восток. Когда там громили Квантунскую армию — лишь тогда немного повоевал. А это Звездочка трудовая.
— Вы летите на симпозиум?
— Опять не угадали. Лечу в город Брно — к станкостроителям. Я — рабочий. Слесарь-сборщик с завода Серго Орджоникидзе.
Сказал это спокойно и с достоинством — не выставляя обидчивой гордости, но и не чувствуя стеснения. Сообщил ей факт. И собеседница отнеслась к этому также спокойно.
Рабочий едет за границу. Что тут особенного?
Оба помолчали, каждый думал о своем. Ему вспоминалось, как вернулся из армии — в линялой гимнастерке, на груди боевые медали, в вещмешке нехитрый солдатский скарб. А в душе ликование: «Дома ведь… Дома! Совсем!» И радость от встречи с Москвой — с привычными с детства шумом и величавостью, простором магистралей и вязью переулков, людским круговоротом и снованьем стрижей над Никольской башней Кремля…
Не было, как он помнит, долгих раздумий: чем заняться? Куда себя приложить? Профессия у него имелась, работать он не разучился. Надо закрепиться, оглядеться. Узнал: на станкозаводе нужда в рабочих его профиля. Отправился туда.
Завод в ту пору выглядел совсем не так, как сейчас: война, всевозможные трудности дали себя знать. Зашел в цех: мрачно, холодно, грязновато; возле станков там и сям — пролитое машинное масло… Подумал: «Вот попал!..»
Но отступать не захотел: «Ладно… Может, в другом месте — и того хуже. Поработаю, а там будет видно…»
И вот уж почти тридцать лет в своем цехе. Сразу как-то прижился там. И то сказать! — пришел не салагой каким-нибудь, до призыва успел послесарить и в армии кое-чему научился.
Быстро освоил сборку шпиндельных головок, потом подступился к фрезерным станкам…
Память сейчас же придвинула лицо старшего мастера Швакова. Александр Иванович помог освоить сборку. Вспомнились и другие лица — людей, которые наставляли его, помогали освоиться в цехе.
Что ж! Пришло время, и он тоже стал обучать новичков. Сколько их прошло через его руки… Вслед за тем мысль замкнулась на ребятах из бригады.
«Как они там? Что делать, им известно — все объяснил перед отъездом. Да и Михеев посмотрит. А все же, график будут соблюдать? Нажать на них вовремя Николай не всегда умеет…»
— Берите, пожалуйста, стюардесса передала подносик с бутербродами и лимонадом в бумажных стаканчиках.
Попутчица подержала пластмассовый поднос, пока сосед брал себе еду.
— Спасибо, немного задержался взглядом на ее обращенном к нему лице.
Не сказать, чтобы очень красива, но удивительно привлекательна — во всем обличье светятся ум, приветливость, обаяние.
«Кто б она могла быть? А кто б ни была, все равно с ней приятно».
Женщина словно почувствовала, о чем он подумал. Улыбнулась:
— А знаете, вы совсем не похожи на рабочего.
— В самолете, конечно, не сразу определишь, кто с тобой рядом: монтажник или народный артист…
— Нет, дело не только в этом… А тяжелая у вас работа?
— Тяжелая ли?..
Понятное дело, привык он, и в цехе есть крановое хозяйство, но все же; ставишь, например, поворотный стол — возьмешься и за ломик, и за кувалду.
— Да в общем, конечно, не легкая. Но когда все ладится — труд не в труд. А когда конструкторы нахимичат или детали придут с нарушением допусков — то не лезет, это не встает, вот тогда клянешь все на свете. Знаете, был у нас период — осваивали мы автоматические линии для ВАЗа. Им до этого поставляли импортные — из США, Италии… А потом в верхах решили: завод растет, почему для него не наладить выпуск отечественных линий? Ну, поставили перед конструкторами задачу: чтоб наше оборудование ни в чем не уступало «иностранцам», а было даже лучше!
Соседка внимательно, даже как-то сосредоточенно слушала, он с охотой продолжал:
— Когда эти линии были разработаны, осваивать их поручили нашему заводу. Нам приходилось и раньше, конечно, иметь дело со всякими новинками. Но тут — представляете? — надо соперничать с лучшими зарубежными фирмами, чья продукция утвердилась на мировом рынке! У многих тряслись коленки — хватит ли пороху? Делать станки на уровне мировых стандартов… Тогда у нас даже термин такой появился: «вазобоязнь». Опасались, я вам скажу, не напрасно. Этот вазовский заказ много всяких неполадок выявил. И в службе снабжения, и внутри цехов. Факт! В том злосчастном семидесятом году задание четвертого квартала по ВАЗу завод не выполнил…
Комаров на минуту примолк. Вспомнил, какие дебаты шли вокруг этого заказа. На самых различных уровнях — от партийно-хозяйственного актива до курительной комнаты… И надо же было такому случиться — именно в ту нелегкую пору его избрали секретарем цехового партбюро! Столько сразу навалилось…
— Продолжайте, продолжайте! События очень любопытные.
— О них все газеты писали!
— Я долго была за границей. Не пришлось читать…
— Так вот. Уж так нам тяжко было тогда! Детали приходят с большим опозданием, качество — не на высоте. Потом и сборка не идет. Кинулись разбираться, отчего что… Первым делом у себя: проверили инструментальную кладовую — годится ли инструмент, отвечает ли требованиям, чего не хватает? Еще поглядели — нужны стеллажи для хранения деталей, а то валяются где попало, приходят в негодность. Дальше — больше. Качество: кто виноват, что в литье раковины, что не те допуска?..
— И вам приходилось тоже всем этим заниматься?
— И мне, и другим. Всех подняли на ноги: коммунистов, актив, группу народного контроля, «комсомольский прожектор»…
— А, понимаю, вы занимали какой-то общественный пост.
— Секретарь цехового партбюро. Ну вот… Стали глядеть, где жмет. Возьмите такое, простая вещь! — когда начинается сборка, нужны одни части, когда завершается — другие. А на деле бывает как раз наоборот: к началу сборки поступают детали, которые ставишь последними. Мы и начали добиваться, чтоб в заданиях по механическим цехам принимали в расчет очередность запуска деталей. Ну и всякое такое…
У нас тогда часто собрания проводились, на них бывало руководство, мы им все и выкладывали. А случалось — шел и в партком завода, и в редакцию многотиражки. Прямо чувствовал, как стал портиться характер. Жена говорит: «С тех пор как тебя избрали, сладу нет с тобой… Мало того, что приходишь, когда уже добрые люди спать ложатся. Издергался весь». А ведь надо еще на своем рабочем месте показать, чего ты стоишь!
Да, это было времечко! — если оглядеться… Он уже не стал ей рассказывать, но самому отчетливо вспомнилось: поручили их бригаде собрать два станка для вазовской линии — экстра-класс, в экспортном исполнении… Точность особая, технические условия небывалой сложности!
— Тебя на какой ставить — который полегче или который посложней? — полушутя спросил его тогдашний бригадир Алексей Шумилкин. Ты ведь у нас теперь человек занятой!
Шумилкин всегда так — с шуткой, впрочем, всегда добродушно. Человек он отличный — поможет, подскажет, если что.
Ничего ему не ответил. Скажешь, «посложней» — могут вспомнить: сам напросился! Ну а что полегче — не привык просить.
Но Алексей заранее знал, конечно, как распределит работу. Комарову и тем, кого дал в подмогу, поручил сложнейший станок: столько головоломных узлов, деталей!
— Если запутаетесь — зовите.
Звать, однако, не понадобилось. Стали разбираться: один подаст мысль, другой…
«Глаза боятся, а руки делают!» — эта любимая поговорка и тут себя оправдала. Хоть и не все шло гладко — то узлы поступали с заминкой, то вдруг забоины на деталях, царапины обнаружились (от неправильной транспортировки), однако ж собрали станок, подогнали по эталону — все чин по чину. Даже закончили с опережением графика.
Работники ОТК проверяли с пристрастием, придирались к каждой мелочи… Качество — сверх всяких ожиданий.
Самому не верилось! Чувство было такое — праздник будто. Какой станок — досрочно! Вот когда по-настоящему поверил в себя.
Все это всплыло сейчас, набежало — стоило лишь коснуться в беседе с попутчицей тех напряженных горячечных дней.
Вспоминая, он глянул на соседку и встретил внимательный, испытующий взгляд.
— Скажите, а вы случайно не корреспондент? — спросил с некоторой опаской, беспокойно.
— Нет, я научный работник. А вы что, боитесь работников прессы?
— Не то что боюсь… Но — научен!
— Это каким же образом?
— Да вот… Собрали мы первую линию для ВАЗа, стали у нас бывать корреспонденты, один спросил вроде как в шутку: «А если дали б вам чертеж лунохода — собрали бы?» Я ему также в шутку ответил: «А что! Не боги горшки обжигают!» Потом читаю про свой ответ в газете. Злился и на себя, и на того корреспондента. Больше на себя. Нехорошо ведь получилось — дал в цехе повод для шуток.
— Стоит ли так переживать из-за этого!
— Нет, не скажите. Уважение товарищей — не пустяк. И вообще — сплоченность, поддержка. Без этого в цехе нельзя.
Неожиданно спросил:
— А вы, значит, летите на симпозиум?
— Нет, она затаенно так улыбнулась, у глаз отложилась легкая лапка морщинок. У меня отыскались друзья в Чехословакии.
— А что у вас за научная работа?
Все так же чуть улыбаясь его «проверке», ответила мягко:
— Я — психолог. Изучаю особенности и свойства личности.
— Да-а… Мне бы с вами годика четыре назад свести знакомство!.. Когда я сколачивал бригаду.
— Сами собирали? Не готовую получили?
— В том-то и дело, что сам. Знаете, была возможность взять опытных сборщиков — в цехе шли навстречу. Но я решил по-другому. Брал в бригаду тех, кто всерьез хотел работать. Были среди них и слесари со стажем, но сборку мало кто знал. Ее раскусить как следует — даже умелому слесарю не один год нужно. Вот, правда, Михеев Николай, тот пришел к нам в бригаду с приличным багажом. Когда уезжал — оставил его бригадирствовать.
— И как же вы учите новичков?
— А в работе. Проверенный способ. Так все ничего, но ведь каждый — с характером! Ну, сначала злился, когда кто-нибудь препирался, потом научился выслушивать каждого, если тем более дело говорит. В общем, их учил и сам учился — людьми управлять. Книжки читал, знакомился с опытом бригадиров, пробовал по-всякому. Составили, например, свой «План социального развития бригады и каждого молодого рабочего на пятилетку» — где кому учиться, как расти, как свободное время использовать…
— Ну и как?
— Не сразу сложилось… Ребята грамотные, толковые — ничего не скажешь! — и язык подвешен. Могут ответить, если что. Но сборка требует свое — тут надо выкладываться. Что ни говорите, а наше поколение, по-моему, было трудолюбивей. Вон, во время войны — неполных пятнадцать годков, стояли на ящиках у станка. И по две смены. Другой раз и на ночь оставались, тут же в цехе порою и спали…
— То война. А так, мы сами виноваты, что своих детей к труду не приучаем с малых лет. У вас есть дети?
— Сын.
— Много он дома трудится? Небось чуть что — мама с папой: «Оставь, сами сделаем, не пачкай ручки!» Тем более единственный ребенок. Что вы хотите? Восемнадцать лет мы над ними трясемся, все им приносим на блюдечке, а потом удивляемся: откуда берутся такие неприспособленные? Труда боятся, как черт ладана, в институт не поступят — трагедия!
— Ну, мой труда не боится. Он, кстати, тоже на нашем заводе. Только в другом цехе.
— Возможно, ваш — исключение.
— Да нет! Я все же неплохого мнения о молодежи. Только вот школе б не мешало готовить их как следует к труду. По мне, так вообще не должно быть общеобразовательных школ в чистом, как говорится, виде. Пусть в каждой ребята приобретают профессию. И не формально, а основательно — с разрядом! Тогда бы — вышли из школы, не поступили в институт — не велика беда! Подались бы работать по специальности, сразу заработок приличный — и не потянет болтаться без дела.
— Важно еще, как их примут на производстве.
— Да, как подойдешь к ним, с каким ключиком. В нашей бригаде, к примеру, что ребят увлекло? Перспектива роста, возможность повысить квалификацию. Их даже заработок не так волновал.
— Вот, вот, — оживилась собеседница, — это очень показательно!
— Ну, так или иначе — работа у нас пошла. Сдружились между собой, стали, можно сказать, понимать друг друга без слов. Случалось, уходили из бригады — в армию, на учебу; взамен приходили другие. Вначале, знаете, новичку непривычно, тянет устраивать перекуры, но очень скоро общий ритм затянет его, и, глядишь, парень уже трудится наравне со всеми. Коллектив, бригада — очень много значит! А нашей, — добавил он не без гордости, — присвоили тем более звание коммунистической.
— Тогда-то вы стали Героем?
— Нет, в семьдесят первом, еще в шумилкинской бригаде. Орден Ленина и Звезду вручали на Двадцать четвертом съезде — я был делегатом.
— Значит, вы на съезде побывали! — сказала она уважительно и посмотрела на него. — Такое не каждому дано.
Владимир Григорьевич, естественно, промолчал из скромности, хотя ему очень хотелось рассказать о том празднике своей жизни, поведать, какие чувства испытывал он, когда оказался среди делегатов в огромном, торжественном зале Дворца съездов, как он замирал со всеми — в особенном, просветленном единстве, боялся хоть что-нибудь упустить, ощущая как бы свою причастность к ходу истории…
Когда Леонид Ильич Брежнев в Отчетном докладе стал говорить о развитии отраслей, производящих новую технику, современные станки и системы машин, ему почудилось даже, что докладчик глядит на него: ведь именно автоматические линии, которые собирают у них в цехе, и есть та высокопроизводительная техника, о которой велась речь.
«Если б узлы и детали вовремя приходили… — возникало ответное движение мысли. — Разве мы столько бы собирали!.. Не только цехи виноваты, снабженцы, смежники — в первую голову! Служба внешней кооперации — вот где пора бы тоже навести порядок! Тогда обошлось бы без сверхурочных, без авралов,.. Значительно улучшилось бы и качество! Ну и в цехе — разве производительно, например, посылать слесарей грузить на кар детали?»
Мысли о цехе, о заводе снова к нему вернулись, когда Алексей Николаевич Косыгин, выступая с докладом, упомянул и Волжский автозавод — его проектную мощность, сроки завершения. Тут обозначи-лась уже прямая связь с московскими станкостроителями, с орджоникидзевцами. Ведь не кто иной, как они делают линии для ВАЗа!
Даже ему, рядовому слесарю-сборщику, было видно сейчас: настало время расширить завод, провести реконструкцию. Уже с каких пор ведутся у них на заводе разговоры о комплексно-механизированных участках узловой сборки, испытательных стендах, моечных машинах, пылеотсасывающих устройствах… А где они?
Обо всем этом он говорил после съезда у себя в бригаде, и в цехе, и на заседаниях парткома. И сам себе удивлялся: бывало, в прежнее время, думал больше о своей судьбе, о том, куда она повернет, куда выведет… Потом бригадиром стал — больше думалось о бригаде: как сколотить ее, как направить людей, чтоб дружно шла работа. Когда же стал секретарем цехового партбюро, членом парткома — все думы о цехе, о заводе: болеешь за план, за честь заводской марки, заботишься о перспективах…
Но ведь не чувствует это как обузу! Наоборот, ощущает себя на стремнине жизни.
— Скажите, а не жалеете вы, что жизнь, вот, сложилась так, а не иначе? — спросила попутчица, словно проникнув в ход его мыслей.
— Как вам сказать… — произнес раздумчиво. — Всякое бывало.
Ответил так, не желая выглядеть слишком самодовольным. А побеседовать подробней на эту тему уже не пришлось.
— Уважаемые пассажиры, пристегните ремни. Мы подлетаем к Праге, — возвестила стюардесса.
Едва приземлились, как его затормошили свои:
— Смотри, смотри — нас встречают! С «Тос-Куржима» — вон, с букетами, машут руками…
Действительно, у здания аэропорта в толпе встречающих виднелись знакомые по прежним встречам работники завода.
Попрощался со спутницей кое-как, впопыхах, и телефона не спросил.
Друзья из Брно приехали за ними на легковых автомобилях, повезли сначала показывать Прагу. Побывали на месте захоронения советских воинов, возложили цветы; посетили мавзолей Готвальда, Пражский кремль, Малостранскую площадь…
Тем же вечером прибыли в Брно, на завод. И начались встречи, беседы — первым делом у директора завода, потом — на другой день — в цехах; обмен сувенирами, вручение подарков, памятных вымпелов… Эти встречи транслировались по пражскому радио и телевидению.
И были еще беседы с партийными руководителями, с мэром города Брно, с общественностью; посещения музеев, памятных мест, визит в советское консульство… Дни летели в невероятном ритме, насыщенные до предела.
Наконец заключительный вечер — торжественно подписали договор о продолжении дружбы и соревнования, попрощались с друзьями и на машинах — в Прагу.
И вот он снова в самолете — обратный рейс. Рядом сидели свои, заводские, делились впечатлениями, шутили, смеялись. Было весело, шумно. Потом кое-кто стал задремывать — умаялись все же за эти дни.
Тут ему припомнилась прежняя попутчица; было досадно, что так нескладно попрощался с ней, многое вспомнилось из их разговора — ее вопросы, свои ответы. Видел теперь, сколько недосказал ей. Например, о книге своей — «Общественный долг рабочего…» Жаль, не было с ним экземпляра, а то бы и подарить ей не грех. Вспомнил, как ходили к нему из Профиздата — уговаривали, помочь обещали. Он все отнекивался: «Дел невпроворот!» Но, в конце концов, ему ведь самому хотелось поделиться мыслями, раздумьями о месте рабочего человека в жизни, о роли коллектива, об отношении к труду. И сколько ушло на эту книгу свободных вечеров!
Впрочем, они все время на что-нибудь уходили. То посещал вечерние курсы, то учился в школе мастеров, а потом получил без отрыва от производства среднее образование…
Заново стал «прокручивать» свою жизнь, Так ли она сложилась?
Нет, ему не о чем жалеть, дни текут наполненно, каждый что-то приносит. На заводе все время среди людей, а с людьми всегда интересно — это раз. И работа у него: больше трудишься головой, чем руками, — это два…
Зачем же говорил — нелегкая, мол, работа?
Правильно, слесарю-сборщику прилагать усилия приходится. Но спроси на заводе: какая профессия самая дефицитная и престижная? Слесарь-сборщик. Ну еще наладчик…
И ведь любит он, если разобраться, и свой семнадцатый сборочный — его огромные пролеты, сплошь заставленные громоздкими станками — собранными и несобранными, и народ цеховой — усмешливый, вдумчивый, приглядчивый.
Всякий раз здесь набегает что-нибудь новое. То у них делали волочильные машины, фрезерные ставки, агрегатные. Потом освоили продукцию сложней: токарные копировальные, станки с программным управлением; теперь и вовсе автоматические линии — чудо двадцатого века!
Чем хороша работа сборщика — нигде, кажется, так отчетливо не видны человеку плоды его труда!
Вслед за тем эта мысль повернулась иной стороной: и его награды, и звание Героя, и то, что он был делегатом съезда, и поездки за границу — тоже ведь плоды его труда! Помнится, читал он где-то афоризм Леонардо да Винчи: «Слава в руках труда». Эти слова великого художника и великого труженика приобрели в наше время особое звучание…
Он даже повеселел от этих мыслей, а может, оттого, что самолет стремительно нес его домой, в Москву,— уже завтра он будет у себя в цехе. Представил в воображении свою бригаду: сейчас они собирают фрезерный станок для камазовцев, несущую колонну, наверное, уже установили, смонтировали и шпиндельную коробку, Михеев выверяет по эталону, а Слава Лебедев с Леней Зайцевым выполняют его команду.
Слава беззлобно пошучивает по адресу Михеева, но так, чтобы тот не слышал, Леня посмеивается.
А может, крепят уже приспособления. Володя Одров сверлит гнезда на станине. Поставил дрель вертикально, прижал ее сверху доской, как рычагом. Стоит, придерживает доску рукой, а сам смотрит куда-то в пространство — лишь очки задумчиво блестят.
Вот о ком еще стоило рассказать той женщине-психологу: парень с высшим образованием, работал конструктором в СКВ, надоело возиться с рейсфедером и рейсшиной, захотелось встретиться с механизмами не на бумаге — в металле! И какой из него получился классный слесарь-сборщик! Вошел в бригаду плотно, как шуруп. К тому же оказался и с общественной жилкой: он тебе и художник, и в волейбольной команде играет, и в футбол отстаивал честь цеха…
В конечном итоге бригада сложилась на славу. Михеев и Сухарев, что ни поручи — все умеют, все сделают. Ветераны! Лебедев с Одровым пришли попозже. Но взять того же Славу Лебедева. Был наладчиком на ЗИЛе, а теперь: «Душа, — говорит, — больше к сборке лежит!» И делом доказывает это. Ну и как человека — признали в цехе. Не зря профоргом выбрали!.. Леня Зайцев и Саша Яковлев — эти совсем новички. Но тоже стараются вникнуть во все побыстрей и не боятся руки натрудить.
Потянуло скорей увидеться с ними, глянуть, что там сделано, что не сделано?.. Оставалось уже немного лететь — еще минут двадцать, и они в Москве.
Владимир Григорьевич всегда после своих путешествий радуется, возвращаясь в родной город. Любит по приезде пройтись по московским улицам, посмотреть, что изменилось за время его отсутствия. И всегда находит немало перемен. Москва стремительно преображается: стоит лишь попасть в какой-нибудь район, где долго не был, — и с трудом узнаешь места, знакомые давно, подробно.
Быть может, в связи со всем этим вспомнилось ему одно заседание в Моссовете — объединенное — жилищной и коммунальной комиссий. Во всех отношениях примечательное заседание. Не потому только, что и сам он — как депутат и член комиссии по жилищному хозяйству — участвовал в подготовке вопроса: целый месяц по заданию Моссовета проверял состояние дел в Октябрьском районе. Главное — речь-то велась о чем! О подготовке к Олимпийским играм, о реконструкции существующих и возведении новых гостиниц, о строительстве Олимпийской деревни на Юго-Западе, гостиничного комплекса в Измайлове… О водоснабжении Москвы, окончании строительства Вазузской системы, Ново-Курьяновской станции аэрации…
Перед ним вставало близкое будущее города! Новые жилые комплексы, которые украсят столицу: взамен обветшалых домов — прекрасные здания, устремленные ввысь.
Москва — город вечного обновления, символ движения к совершенству!
Невольно пришли на память строки стихотворения (вырезал когда-то из газеты):
  • Она стремится вверх,
  • стеклянная, бетонная…
  • И сварки пересверк
  • Глядит в глаза оконные…
  • Растет из красных груд
  • кирпичных —
  • как из почвы
  • растет побега прут
  • гонцом весенней почты…
  • Берет у высоты
  • простор, омытый синью,—
  • как замысел, как символ
  • грядущей красоты!
Возвратился Комаров в горячую пору: в цехе напряжение, и общественные дела поднакопились, да еще звонили из горкома партии — просили зайти. Знал зачем: предстояло участвовать в проверке на заводе «Красный пролетарий» — как там ведется работа с молодыми мастерами. Даже встревожился: когда все успеет? Тем более что сборка движется не в том ритме, как хотелось бы…
И все-таки среди всех неотложных круговоротных дел — наверное, не случайно — нет-нет да и вставало перед ним обличье его жизни, стремительный образ ее, летящий во времени… Он чувствовал: и время само несет его, словно птицу, подхваченную воздушным потоком, который не оставляет ощущение скорости и набранной высоты.
  • За высотою — высота.
  • Не укротят крутые тропы,
  • но будет совесть так чиста,
  • как золото высокой пробы,
  • когда возьмешь ты крутизну
  • и подступить к другой посмеешь…
  • Тогда звезду свою одну
  • ты различить вдали сумеешь.
  • Звезду — мерцающий цветок,
  • растущий из мечты и сини…
  • Исток кипучей щедрой силы,
  • душевной юности исток.
  • Заря ей дарит красный цвет.
  • Так символ радостный рождался,
  • когда неслись бойцы гражданской
  • на этот лучезарный свет!
  • Ее теплом и ты ведом.
  • А воздух дней, как ветер, плотен.
  • Твой цех — он твой аэродром!
  • Здесь каждодневно ты в полете.
  • И как подъем ни будет крут —
  • осилишь тяготы любые.
  • Тому залогом верным — труд.
  • Но это будет труд любимый.
Феликс Кузнецов — Плоды содружества
Сергей Болдырев — Драма с героическим финалом
По вопросам информации на сайте:

site@mszio.ru

2023 © Сайт-музей Московского Станкостроительного Завода имени Серго Орджоникидзе.