Елена Каплинская — Партнеры

Николай Максимович Вороничев, Борис Андреевич Комин, Евгений Максимович Вороничев, Николай Иванович Феофанов, Надежда Николаевна Вороничева, Чикирев Николай Сергеевич, Борис Андреевич Комин.

В четыре часа в управлении кадров министерства Николаю Максимовичу Вороничеву вручили красную книжку персонального пенсионера союзного значения. Около пяти он вернулся на улицу Орджоникидзе, в свой кабинет, пройдя, как обычно, быстро через при-емную, на ходу снимая плащ. Это был понедельник, день приема по личным вопросам. Прием начинался ровно в пять; за многие годы этот порядок никогда не нарушался. И ровно в пять секретарь пригласила войти первого посетителя.

В СКБ-1, или полностью: Московском специальном конструкторском бюро автоматических линий и агрегатных станков, уже давно знали, что начальник уходит со своего поста, что осталось ему работать в этом кабинете считанные дни, известно было и кто его заменит. И, наверное, ничего странного не было, если бы на прием в тот понедельник никто не пришел: что ж излагать свои нужды и просьбы старому руководителю, когда через несколько дней появится новый?

Но не тут-то было. Собралось немало посетителей. Конструкторский коллектив за последние годы сильно помолодел, увеличившись в составе; тех, кто нынче стал ветераном, было значительно меньше. Когда Вороничева назначили начальником бюро, здесь работали двести человек, а теперь — девятьсот. Но ведь двадцать четыре года прошло, двадцать четыре пролетело-прошумело, и разные это были и годы, и времена… да и здания-то этого самого не было, ни этого, ни соседнего корпуса. Тогда конструкторы где только не работали, где только не прилаживали свои чертежные доски, свои кульманы: и в производственных помещениях завода Орджоникидзе, на этажах старого здания заводоуправления, и в переходах, и в пристройках к цехам, пока Вороничеву не удалось с помощью маленькой хитрости добиться разрешения на строительство корпуса СКБ-1. Ему помог смешной случай…

Но сначала немного истории. В 1945 году на территории завода появился «постоялец»: Центральное конструкторское бюро по проектированию агрегатных станков — ЦКБАС. Этот «постоялец», собственно, был абсолютно самостоятельным, административно никак не связанным с заводом, арендатором «жилплощади». Но на деле связь получилась теснейшая и определилась в первые же послевоенные годы. Именно в это время США и другие бывшие наши союзники по анти-гитлеровской коалиции отказались продавать нам станки и оборудование, так необходимые народному хозяйству. Перед советскими станкостроителями встала задача первостепенной важности: собственными силами создать современное оснащение производства станками и автоматическими линиями. Пионерами в этом деле суждено было стать конструкторам ЦКБАСа и орджоникидзевцам. Они как равноправные партнеры приступили к выполнению своей миссии. Чертежи с досок без задержки направлялись в цехи и там осуществлялись в металле.

И священным правилом, заповедью конструктора стало: «Помни, станок рождается в цехе. Как бы ты ни был занят у своей доски, если позвонили и позвали из цеха, бросай все и мчись туда».

Тридцать с лишним лет назад эта мудрая истина связала накрепко двух независимых партнеров. На их общем счету теперь крупные достижения в оснащении оборудованием и развитии главнейших отраслей советской промышленности: нефтегазодобывающей, автомобильной, тракторной, электротехнической…

В те уже отдаленные времена конструкторы бюро занимались самыми разнообразными нуждами хозяйства страны: нужны рельсы — создавали специальные станки для их обработки, нужны трубы и муфты — возникала гамма станков для трубообрабатывающих заводов; но вот в станкостроении и машиностроении наметился революционный поворот. Партия и правительство ориентировали промышленность на комплексную механизацию и автоматизацию производства.

Автоматические линии — вот на что, как на главное, должны были быть направлены совместные усилия конструкторов и станкостроителей.

Через два года приказом министра станкостроения СССР А. И. Ефремова (между прочим, тоже орджоникидзевца) было образовано вместо ЦКБАС первое специальное конструкторское бюро — СКБ-1. В его состав влились пятьдесят пять выпускников вузов и техникумов. И завод имени Орджоникидзе, еще слегка потеснившись, отвел конструкторам и четвертый этаж своего заводоуправления.

Вот мы постепенно и приближаемся к «смешному случаю», который почему-то первым вспоминается Николаю Максимовичу Вороничеву в тот день, когда красная книжка персонального пенсионера уже лежит перед ним.

…Работалось им хорошо, заказы сыпались со всех сторон. Проектировали линии для завода имени Лихачева, для Ярославского и Минского моторных заводов, «Серпа и молота». Потребность в увеличении числа конструкторских «карандашей» росла.

Необходимо было строиться. Место для корпуса СКБ во дворе завода было, но каждый знал, что строиться хотят все, а строительная промышленность не резиновая. В конце концов, СКБ хоть и всесоюзное, хоть и первое, но что это значит в сравнении с нуждами крупных промышленных предприятий!

Директор завода сочувствовал Вороничеву, стремился помочь «постояльцу». И вот представился удобный случай: к орджоникидзевцам приехали секретарь Московского комитета партии и министр стан-костроения. Они ходили по цехам, разговаривали с рабочими, а Вороничев, следуя по пятам за сопровождающим гостей директором, все дергал его за рукав и шептал: «Пригласи их в СКБ!».

Директор пригласил. Поднялись на третий этаж заводоуправления и попали в помещение, заставленное досками так, что пройти между ними мог лишь человек эфемерного телосложения. Министр, мужчина крупный, между досками застрял.

Когда насмеялись вдоволь, решили: строить СКБ необходимо.

Пожалуй, нечасто встретишь такую ситуацию: завод на собственной территории всемерно помогает возвести корпус совершенно самостоятельному учреждению, «посторонней единице». Но именно здесь, на конструкторских досках, в исследовательских лабораториях, на испытательных стендах рождалось то, что становилось потом заводской продукцией. А конструкторы творили и дерзали, строго ориентируясь на реальные возможности цехов. И вместе они были первыми в стране, кто начал создавать автоматические поточные линии, которые совершенно изменили лицо производства во второй половине двадцатого века. В списке заказчиков на это новейшее оборудование стояли имена гигантов советского автомобилестроения и тракторостроения: ЗИЛ, Кировский завод, Волгоградский тракторный, ВАЗ, КамаЗ…

Два десятилетия с хвостиком минули, пролетели.

…И ни одного седого волоса. Ни одного седого в черной, как смоль, шевелюре. Ни на секунду карие глаза не отрываются от мира, не уходят в себя, не тускнеют в дымке отвлеченности, в передышке, вызванной усталостью. Хоть уже многие, многие об этой самой усталости слышали от него.

— Я уже не тот, не так работаю, — твердил Вороничев. — Вот в календарь записываю, а раньше все в памяти. Надо быть честным, не сидеть до упора…

Как-то раз, вскользь, после делового разговора, он заявил секретарю райкома Татьяне Петровне Архиповой, что решил вот податься на пенсию. Что, мол, и силы уже не те, и притупляется чувство нового. Архипова забеспокоилась:

— Да вы что, Николай Максимович, да кто вам это позволит уйти! Что за разговоры такие!

Секретарь партбюро СКБ Борис Андреевич Комин, который при этом присутствовал, не дал разрастись своей тревоге, подумал: это еще не окончательное решение Николая Максимовича, а так, скорее результат многих тревог и волнений: предыдущий год выдался трудным для завода Орджоникидзе, а значит, и для СКБ.

Впервые за много лет не был выполнен план. Естественно, что Вороничев все это принимал близко к сердцу. Но это ли причина отстраниться от руководства? Раздумает. Не стоит волноваться…

Не отступил. Пенсионная книжка на столе. Целых тридцать минут владеет ею лауреат Ленинской премии Вороничев, начальник СКБ-1. Целых тридцать минут он — персональный пенсионер союзного значения. Но это обстоятельство не меняет распорядка дня. Николай Максимович ведет прием по личным вопросам. Ведь сегодня — понедельник.

Возле стола сидит белокурый молодой человек, ясные глаза с надеждой смотрят на Николая Максимовича. У молодого конструктора семейное событие: жена защитила диплом, и просьба состоит в том, чтобы послать на нее заявку в институт и взять ее на работу в СКБ.

— Очень прошу, помогите, Николай Максимович.

— А потом не пожалеешь жену? — спрашивает Вороничев.— Сам знаешь: мы загружены до предела, заказчики по всему Союзу. И в смысле престижности теперь все стремятся в заводское КБ. И платят там больше.

Так не заплачет ли она?

— Загружены мы действительно по уши, — соглашается молодой муж, — зато я здесь за три года специалистом сделался. Диплом дает знания, а умение — только работа, как вы говорите.

Да, Вороничев так считал. Только работа создает специалиста. Надо давать простор, поручать даже неопытным конструкторам самостоятельные задания. Тогда они из простых исполнителей — чертежников становятся думающими проектировщиками машин.

…1 апреля 1946 года, демобилизовавшись из армии, Вороничев вернулся в Москву из Германии. Еще до войны он работал слесарем-сборщиком на заводе «Красный пролетарий», закончил вечерний институт и получил диплом конструктора. Он умел собирать станки и знал, как их надо конструировать. Позади были пять с половиной лет службы и фронта; он начал рядовым, а закончил войну начальником штаба батальона, прошел с танкистами-гвардейцами генерала Катукова от Курской дуги до Берлина. Вдвоем с женой, фронтовой медсестрой, пройдя пол-Европы, они возвращались после долгого отсутствия. Его прежнюю комнату в доме невдалеке от завода Орджоникидзе заняла семья из разбомбленного дома.

Жить было негде, и пришлось Вороничеву в конце концов отгородить для себя в этой их прежней комнате небольшой угол. Для утепления угла в домоуправлении выдали им железную печурку, выложенную кафелем, и вся бригада конструкторов СКБ, в которую поступил работать Вороничев, дружно тащила эту печурку на второй этаж, чтобы «обстроить» жилище своего товарища… Потом появилась дочь. Ее поместили спать в корыте посреди комнатушки. Другого места не было. Дочь назвали Надеждой…

Молодому конструктору, пришедшему сегодня на личный прием к Вороничеву, такая Москва и такой ее быт незнакомы. Каждый человек принадлежит своему времени. Но есть еще и другое измерение: каждый специалист принадлежит своей профессии. В этой области истины остаются вечными. Они передаются и по наследству. И молодого Вороничева тогда посещали те же профессиональные заботы, что и его нынешнего коллегу. И пуще всех печурок, и углов, и корыта его тогда волновал вопрос: а сможет ли он стать настоящим конструктором? Не забыл ли он в армии то, чем владел раньше: и опыт чертежника, и чувство станка, и знания, полученные в вечернем институте? Другими словами, не окажется ли он профессионально несостоятельным и какой срок ему понадобится, чтобы восстановить свое конструкторское умение, достичь хотя бы того профессионального уровня, которым он обладал до войны? К его великой радости, умение вернулось быстро, и произошло это так потому, что у конструкторов СКБ-1 были полные руки работы.

В те годы в чем только не нуждалась страна… Но все, в чем мы испытывали острую нужду, на западе немедленно объявлялось «стратегическим» товаром. Так начиналась холодная война.

И, значит, став конструктором, Вороничев становился снова солдатом, только теперь мирного нелегкого времени…

Когда Вороничев вернулся в СКБ, здесь уже создавалась автоматическая линия для деталей двигателя ХТЗ. А затем в цехах завода приступили к строительству автоматических линий для деталей автомо-бильного двигателя. Это были первенцы новой технической эры.

Да, полные руки работы. Вороничев окунулся в нее. Работал бешено, как, впрочем, и все его коллеги. Им сопутствовало прекрасное чувство вдохновения: то, что сегодня возникало в чертеже, завтра уже выполнялось в металле! Стоило пройти несколько шагов по заводскому двору, где шелестели листьями яблоньки, и за широкими многостворчатыми дверями, ведущими в коридор производственного корпуса, под высокими сводами сборочного цеха ждали конструкторов изобретательные и придирчивые наладчики, жестокие критики проекта и Неутомимые помощники в совершенствовании машины.

Вороничев работал ведущим конструктором. В административной иерархии КБ это, в сущности, рядовая должность. Но она теперь ему казалась наиболее подходящей. Так он расценивал свои силы. Вполне ли искренне? Или, может, под влиянием чего-то горького, огорчительного пришла эта мысль? Поздно себя спрашивать. Пенсионная книжка на столе…

Люди сменяют друг друга в кресле возле его стола. Жилищные вопросы, отпуска — пришла весна, холодная, осторожная, и молодые деревья на площадке возле заводоуправления, посаженные вместо старых яблонь, очень робко покрываются листьями. Как много, как много появляется в жизни человека этого «раньше, прежде», и как трудно, невозможно заметить момент, когда перебираешься в него целиком. Вороничев считал, что с ним это уже случилось. Хотел в прошлое, в ведущие конструкторы. Пенсия этому не препятствует. Вот и все.

— А кто вас заменит? — спросили в министерстве.

Значит… значит, не ошибся. Вороничев назвал фамилию. Того, кому мог со спокойной душой передать дела. Замена-то есть. Тут как раз все благополучно.

…Последний посетитель попрощался, ушел. Пока Вороничев записывал его просьбу в журнал, приоткрылась дверь и заглянул Женька, брат.

— Входи, входи!

Брат был полная противоположность: блондин, голубоглазый. Родство их выдавала только улыбка, одинаковая, бесконечно искренняя. На младшем Вороничеве черный халат.

— Ходил в цех?

— Ага. По триста семьдесят пятой. Все нормально.

«Триста семьдесят пятая» автоматическая линия предназначена КамАЗу. Ее спроектировали в отделе, которым руководил Евгений Максимович Вороничев. Таких линий завод еще не строил: она обладала очень высокой производительностью. Прежние линии выдавали детали каждые тридцать секунд, а эта — за пятнадцать!

«Триста семьдесят пятую» собирали в дальнем углу сборочного цеха, и на первый взгляд она не поражала никакой особенной красотой. Тут столпились в одном месте какие-то небольшие автоматы и, пощелкивая, будто обсуждали на своем языке какие-то автоматические новости; там торчала на железных ногах гармошка накопителя деталей, в стороне — металлический шкаф, распахнув дверцы, показывал сплетение труб у себя в утробе, а из-за угла подмигивал зеленый глаз электронного контролера. Наладчики неторопливо что-то подкручивали во всей этой добровольно покоряющейся им технике.

Линия, собственно, была уже собрана, но ее отдельные участки то соединялись для испытаний, то разъединялись, и шло усовершенствование, отладка, прощупывание слабых узлов. Ни конструкторам, ни станкостроителям не хотелось, чтобы потом, когда линию отвезут на КамАЗ и установят там, она начала вдруг выделывать неожиданные номера. А качество, как известно, само с неба не капает. Эго труд, труд, труд.

И вот линию «гоняли», запуская в нее отливки будущих деталей, чтобы обнаружить недоработки. Ящики с отливками прислал заказчик в очень ограниченном количестве. Можно сказать, от сердца оторвал, от производства.

И вдруг — приезжают гости из министерства, поглядеть, как работает линия. Евгения Вороничева вызвали в цех.

— Ты заранее не пускай линию, — сказал он наладчику.— Я тебе дам знак, что они приближаются, тогда нажмешь кнопку.

(Пятнадцать секунд — деталь! Ящик отливок стоял наготове).

Среди гостей к линии шел министр станкостроения СССР Анатолий Иванович Костоусов.

Послушная кнопке, линия загудела, заработала. Гости, внимая пояснениям, двигались вдоль нее.

А ловкие и быстрые автоматы, гудя, жадно глотали дефицитные детали… Возле выходного отверстия гости остановились. Детали выскакивали оттуда блестящими снарядами. От такого зрелища трудно оторваться. Гости стояли зачарованные. Евгений Вороничев, скрывая волнение, обернулся к наладчику. Тот тоже не выглядел радостным. Пятнадцать секунд — деталь! «Еще несколько минут — и ящика нет…» — считал про себя Евгений Вороничев.

…Евгений Вороничев подошел к брату, заглянул в его чуть побледневшее от утомления лицо:

— Ну, получил?.. Выдали?

Старший Вороничев кивнул, подал младшему пенсионную книжку в красном коленкоровом переплете.

— Вот… чековая. Каждый месяц буду заполнять чек и… — голос Николая Максимовича дал легкого петушка. Это придало его голосу молодое, задиристое звучание. Братья стояли рядом, и Евгений, взяв в руки пенсионную книжку, рассматривал хрустящие розовые листки чеков.

— …и так на всю жизнь! — засмеялся старший Вороничев. — Толстая какая. Может, даст бог, до конца книжки не дотяну…

Эх, Женька, Женька! Будто и недавно совсем вот так же, как эту книжку, ты брал в детские ручонки братские приношения. И если есть на свете чудо братской любви — то оно, наверное, в судьбе двух Вороничевых.

Между ними восемнадцать лет разницы. И они потому такие разные, что Женькина мать была Николаю мачехой. Отец, сормовский рабочий высочайшей квалификации, перебрался из Нижнего в Москву в начале тридцатых годов. В Москве строились тогда первые советские заводы, расцветала промышленность, шла первая пятилетка. Отца назначили на руководящую должность. Николаю, рано потерявшему мать, уже исполнилось девятнадцать лет. Женька был совсем маленький.

Молодой слесарь-сборщик, студент вечернего института… А мачеха была недовольна, жаловалась отцу: поздно приходит, мало приносит денег. «И ужин ему подавай в одиннадцать ночи!» Тогда Николай однажды сказал мачехе: «Возьмите с меня сколько надо для семьи, а на остальные буду питаться сам». Он возвращался домой на цыпочках, чтобы не будить родителей.

Ждал его дома только Женька. Заслышав брата, моментально топал к нему, взбирался на колени, и они вдвоем отлично уминали скромный братский ужин, принесенный Николаем. Мачеха терпела-терпела, а потом Евгений Максимович Вороничев Когда отец умер, старший брат заменил младшему отца.

Военные гостинцы… Женька, еще мальчишка, любовался боевыми орденами брата. Николай приехал в Москву получать партийный билет… Жена была вместе с ним на фронте, а свой офицерский аттестат Николай выслал мачехе и Женьке.

Женька рос, окруженный заботой брата. Ни разу в жизни не порвалась родственная связь. Даже в самые трудные для Николая Максимовича времена: вскоре после войны, когда у Вороничевых были уже две маленькие дочки, у жены умерла мать. А было в той семье четырнадцать детей! Младшие — совсем малыши. Старшие взяли на воспитание младших. И в семье Вороничевых стала жить сестренка жены. Николаю Максимовичу дали комнату, целых… шестнадцать метров! Но после прежней, десятиметровой, она казалась просторной. Трудно выходила Москва из послевоенного жилищного кризиса…

Младший брат, живший неподалеку с мачехой, по-прежнему не вылезал от старшего брата — друга, советчика. Неудивительно, что Евгений выбрал ту же профессию. И, закончив институт, он пришел работать к брату.

Старший Вороничев работал жадно. Станки у него получались на редкость удачные, и помогло тут его слесарное мастерство. Он всегда в цехе с наладчиками находил лучшие решения.

Через два года Вороничева назначили заведующим сектором. Его сектор спроектировал первые копировально-фрезерные станки для обработки крупных деталей, и они оказались такими надежными, что до сих пор являются типовым оборудованием в авиационной промышленности. Еще через два года Вороничев стал начальником отдела. Его выбрали и секретарем партийного бюро.

В 1950 году образовалось еще несколько СКБ в Москве, Ленинграде, Одессе, и ему первому пришлось поделиться с ними кадрами. Воспитанники Вороничева котировались высоко, их быстро переманивали с повышением в новые конструкторские бюро. Николай Максимович был горяч, энергичен и не скупердяй: давал ребятам расти и охотно «запускал» в оборот новичков, пришедших на место ушедших.

Потом он стал заместителем главного конструктора. В этом качестве, да еще как секретарь партийного бюро, Николай Максимович каждое утро начинал с обхода конструкторских досок. В рабочих залах он видел свое основное место: его творческая помощь была неоценимой. Помогал найти «оптимальный вариант», выбрать наиболее надежное решение. Его богатая профессиональная эрудиция всегда служила ему опорой, и он практически вел все работы по профилю автоматических линий.

Вскоре Николая Максимовича назначили начальником СКБ-1. Почти на четверть века засел он в этом кресле…

…Дверь снова слегка приотворилась.

— Можно, Николай Максимович? — спросили деликатно.

— А, Коля! Заходи!

Вот было времечко, когда по СКБ ходила такая шутка: их называли Николай-первый и Николай-второй — Феофанов, секретарь партбюро СКБ. И был еще Николай-третий, председатель месткома. Подобралось руководство из одних Николаев!

Ныне Николай Иванович Феофанов руководит лучшим конструкторским отделом, следуя двум основным правилам, провозглашенным Вороничевым: «Конструктор, дружи с цеховиками, не считай свой чертеж законом». И второе: «Не бойся доверять новичкам. На опытных конструкторах все не вытянешь, пусть молодые подключаются. Не жалей хлопот и помощи, без этого не обойтись».

Благодаря этой простой мудрости у Феофанова в отделе был самый сильный молодежный сектор. Отдел красовался на доске Почета, занимал первое место в соцсоревновании. Там работала, кстати сказать, ведущим конструктором Надежда Вороничева, та самая «девочка из корыта». Надежда Николаевна уже мать семейства. Пойдя по следам отца, она вместе с дядей и теткой (Евгений Максимович, чтобы далеко не ходить, нашел себе жену здесь, в СКБ) составляла уже целую династию конструкторов Вороничевых.

— Да что там династия! — говорил еще один Николай, на этот раз заводской, орджоникидзевец, в годы войны знаменитый пятнадцатилетний токарь-скоростник Коля Чикирев, а ныне генеральный директор объединения. — У него, у Вороничева, в этом СКБ все его воспитанники. Куда ни глянешь, того начальника отдела он вырастил, тому конструктору квартиру выхлопотал, а этот с его помощью на Государственную премию выдвинут! За столько-то лет…

…Феофанов, деликатно вошедший в кабинет к Николаю Максимовичу, был именно тем человеком, которого Вороничев назвал в министерстве своим преемником. Нет, он вовсе не всегда и не во всем безропотно следовал советам Вороничева; но Вороничев, споря и убеждая, все же считал, что каждый человек должен показывать свой характер. Без характера — какой же это работник? Характер — проявление индивидуальности. И ломать его нельзя — на сломе тяжелой смоляной слезой застынет равнодушие. Даже ошибка драгоценнее равнодушия.

Вороничев, например, добивался от Феофанова, чтоб у него в отделе больше обращали внимания на культуру производства, на чистоту и порядок.

— Есть уборщица, не кострукторам же с тряпкой ходить! — топорщился Феофанов. — Они люди творческие!

— Пойми, — убеждал Вороничев,— коллектив не получится, если спрашивать только работу. Надо спрашивать за все, за всю жизнь, за отношение к своему рабочему месту, за теплоту к товарищам, за уважение ко всему, что тебя окружает… тогда ничего не бросишь где попало, лишнего места не займешь, друг с другом будет легко и удобно. А с тряпкой, конечно, пусть ходит уборщица. Дело-то разве только в этом?

У Феофанова в отделе действительно умели жить дружно, их вечера привлекали выдумкой, веселой зубастой шуткой, собрания — откровенной критикой, общей заинтересованностью в успехе работы.

Словом, Вороничев нисколько не сомневался, что СКБ без торможения перейдет в руки нового начальника, минуя психологические столкновения и лихорадку перемен.

Перемены ускоряют жизнь; и наверное, в глазах нынешнего молодого прохожего коренной москвич заметит недоумение, если он назовет Серпуховкой Добрынинскую площадь, а Ленинский проспект — Калужским шоссе. Феофанов жил на Серпуховке, учился в вечернем станкостроительном техникуме при «Красном пролетарии», поблизости, на Большой Калужской… А в 1950 году, отслужив в армии, вернулся домой из Ленинграда: «Мам, нажарь картошечки! Надоела лапша да каша!» Привез диплом: заочно окончил Ленинградский машиностроительный техникум. У сестры была подруга, работала тоже поблизости, на заводе Орджоникидзе. И вот она начала рассказывать об автоматических линиях и спецстанках! И про СКБ упомянула…

Вот так появился в СКБ-1 парень в шинели и солдатских сапогах.

Первое знакомство с цехом завода вышло у Феофанова робкое. Вызвал его сборщик и по чертежу молодого конструктора уверенно начал доказывать, что тот нарисовал все не так. Феофанов покорно кивал, потом забрал чертежи, просидел у себя за кульманом весь день и убедился: «все так». Обратное путешествие в цех, и теперь уже голос Феофанова звучал уверенно.

Со временем нажилось спокойное равновесие сил. В цехах работали такие наладчики, что конструкторы могли говорить с ними на равных, рассчитывая на их помощь.

Феофанову была природой дана этакая своеобразная профессиональная «хитринка», он умел находить интересные конструкторские решения. Напрасно думать, что раз автоматическая линия — то доля участия человека в производстве меньше, чем при ручной обработке. Отнюдь! Работа линии вся построена на взаимоотношениях с человеком. Она не терпит небрежности к себе, нуждается в постоянной заботе — ей подавай точные отливки, строгие припуски, чуть что не так, загорается красный глазок: «отказ»! Автоматика требует от рабочего высокой культуры, аккуратности, дисциплины.

…Как только Феофанов приблизился к столу, Николай Максимович и ему немедленно продемонстрировал новенькую красную пенсионную книжку. У них уже состоялись предварительные разговоры. Уже Феофанов и отказывался, пытаясь удержать Николая Максимовича от решительного шага, и пытался представить как можно убедительнее все свои «слабые» места. Вороничев парировал:

— Ты руководитель лучшего отдела. Секретарем партийного бюро был? Был. Коллектив знаешь. Прошел всю школу, с азов, на заводе начинал. С молодежью отлично работаешь. Ну, чем ты не начальник? А с директором станкозавода найдешь общий язык.

За долгие годы Николаю Максимовичу пришлось сотрудничать с разными директорами завода имени Орджоникидзе. Так уже сложилось, что там они менялись сравнительно часто. Что греха таить, попадались и великие умельцы отчитываться; бывало, работу не дотянут, трудности скроют, а по отчетам выходят благополучными.

Нет для нашего общества страшнее момента, когда коллектив вознаграждается за работу, этого вознаграждения недостойную. Нет момента горше, когда добросовестные усилия, честный подход к делу остается не отмеченным. Вот это и есть брак в работе руководителя, и его никакими силами от глаз людей не скроешь. От этого зависит моральное здоровье рабочего коллектива, и забота о нем вверяется прежде всего его руководителям.

Вороничев за него воевал. Были и такие моменты в дружеском союзе СКБ и завода имени Орджоникидзе, когда не так-то просто было выдержать характер. Однажды, в середине шестидесятых годов, в заводском клубе собрался партийно-хозяйственный актив. В то время завод и СКБ выполняли важнейшее государственное задание: они создавали мощные автоматические линии для новых предприятий — гигантов автомобилестроения и тракторостроения. На них лежала задача оснащения этих самых насущных отраслей промышленности прогрессивным оборудованием. И вот, представьте себе, берет слово на активе тогдашний начальник сборочного цеха Николай Сергеевич Чикирев, и говорит с трибуны:

— Мы доехали до точки с качеством. Директор завода подмял под себя службу ОТК, на нас шумит: давайте, лишь бы скорее, на местах «доведут». И если бы не твердая позиция конструкторов и начальника СКБ Вороничева, отказывающегося подписывать на отправку не доведенное до требуемого уровня оборудование, от нас бы уже рыдали наши заказчики. Стыдно бы было в глаза им смотреть!

…Вороничев давно оценил смелую требовательность молодого начальника сборки. «Это идет у него оттого, что он был токарем, — думал Вороничев, — отличным токарем. Это говорит в нем гордость рабочего-виртуоза, привычка снимать деталь со станка, когда она точна и надежна».

Чикирев, частенько вопреки требуемому «давай-давай», не торопился «скорее сдать», не гнался за лаврами плановых процентов. Если конструктор являлся с новым, улучшенным решением, он давал возможность экспериментировать, пробовать. А ведь это — стимул роста конструкторской мысли. Другой же базы для эксперимента ни на заводе, ни в самом СКБ тогда не было.

Нечасто встретишь таких производственников, которые умеют пожертвовать своими плановыми интересами ради более широкой перспективы; частенько люди не выглядывают за ворота своего участка, цеха, завода, заботятся лишь о «своем». Нельзя за это осудить, это даже нормально. Ведь на соседних участках тоже есть те, кто отвечает за них и болеет за «свое». Но именно поэтому драгоценна была широта взгляда и особый дар — чувство качества, которым обладал Чикирев. В результате автоматические линии, выходившие из его цеха, у заказчиков нуждались в минимальной наладке, быстро вступали в строй.

Как уже говорилось, в те годы шел процесс создания новейшего автоматического комплексного оборудования для полного перевооружения важных отраслей производства. Первая проблема, которая встала перед конструкторами, — это повышение надежности линий. Ведь тут что: отказало одно звено, один механизм — и сразу останавливается весь процесс, как этого избежать? Как локализовать, скажем, место поломки на время исправления, чтобы все остальное в линии продолжало работать? И вот возникла спасительная идея накопителей: «кармана» с резервом деталей. В случае остановки какого-то станка остальные продолжают питаться из «кармана». Над устройством подходящих накопителей ломали головы почти все СКБ. Перепробовали множество вариантов, это требовало огромного труда, времени… И вот тут Николаю Максимовичу пришла мысль решить эту задачу с помощью ЭВМ. По тем временам это была новинка — организация в СКБ электронно-вычислительного отдела. Многие опытные конструкторы отнеслись к затее начальника скептически: машина будет давать нам рекомендации? Извините, но конструирование — творчество, тут обязателен элемент наития, озарения. Нет, нет, увольте, это несерьезно. Это мода.

Молодежь приняла идею с энтузиазмом. Решили строить ЭВМ собственными руками. В Институте имени Курчатова нашелся охотник — консультант. Спроектировали узлы «конструкторской» машины. Особенно помогли новому делу орджоникидзевцы: из своих цехов они подбрасывали конструкторам, что могли: и металл для обшивки, и детали для устройства пульта, и еще разные механические необходимости… А в сборке блоков участвовали даже школьники подшефной школы. И вот первая машина электронно-вычислительного центра СКБ получилась и заработала… Это именно она помогла конструкторам в решении проблем накопителей и просчитала также другие новшества на первых гигантских линиях, до сих пор безотказно работающих на автозаводе имени Лихачева, а впоследствии и на других предприятиях, где впервые была применена комплексная автоматизация технологического процесса, включая промывку, финишную и чистовую обработку деталей.

Когда орджоникидзевцы приступили к постройке линии, Вороничев переместился почти целиком из своего кабинета в цехи. Он трудился вместе с наладчиками, и впрок тогда пригодился ему его слесарный опыт.

За эту работу коллективу конструкторов ОКБ во главе с Николаем Максимовичем Вороничевым и работникам заводов имени Орджоникидзе и имени Лихачева была присуждена в 1964 году Ленинская премия.

…А потом Вороничева чуть было не увлекли из СКБ. Однажды пригласили его во вновь формировавшееся министерство станкостроения. Предложили должность главного конструктора министерства.

Вороничев сделал вывод: я не кабинетный человек. Мое дело — станки, металл, сборочный цех. А в министерстве, как ни кинь, дело буду иметь только с бумагой. Хотя, конечно… ответственность покрупнее.

Николай Максимович не покинул свое СКБ.

Результаты работы СКБ теперь стали весомее, ощутимее. Трижды автоматические линии, изготовленные орджоникидзевцами по чертежам СКБ-1, экспонировались на Лейпцигской ярмарке. Одну из них удостоили Большой золотой медали…

Однажды директор завода Берман и Вороничев, засидевшись после каких-то деловых вопросов, стали разговаривать о будущих планах.

Цикл у нас длинный, размышляли они, линии делаются по два года. Почему не подумать о долговременных совместных обязательствах? Прикинули, получилось солидно. Посоветовались в райкоме партии. Так появился 15 января 1975 года совместный приказ двух директоров о коллективных мерах по «повышению технического уровня выпускаемого оборудования и увеличению экономической эффективности в промышленности».

Эта инициатива получила широкую огласку в центральной прессе, стала началом движения за повышение качества и эффективности в работе.

…Ага, вот и Комин явился, он тоже все еще не верит, тоже хочет взглянуть на пенсионную книжку Вороничева. Гляди, гляди, Борис Андреевич. Это тогда, в райкоме, не шутка была.

Каждый из них, заглянувших сегодня, в этот грустный миг жизни Вороничева в его кабинет, знает о Николае Максимовиче что-то свое, особое. Вот и с Коминым была история.

Многие НИИ в Москве частенько обращались в СКБ с просьбой помочь кадрами. Вороничев откликался, рекомендовал своих перспективных молодых работников на выдвижение. Передал и Комину приглашение на руководящую должность в институте Академии наук. Борис Андреевич согласился, даже обрадовался, распрощался со своим экспериментально-исследовательским отделом, где был начальником, перебрался в академию… Два года он провел там. С тоской вспоминал людей, порядки «своего» СКБ. В институте не было ни той сердечности, ни той доброжелательной простоты в отношениях между сотрудниками, к которым Комин привык. И он вернулся к своим прежним товарищам. Теперь он секретарь партбюро СКБ. Хорошо понимает: человеческие отношения в коллективе создаются годами, обретают силу традиции. Но и влияние личности самого Николая Максимовича Вороничева значительно и весомо.

Он говаривал, например, Комину наедине:

— Сегодня у меня был сотрудник твоего отдела. Это что значит? Что ты не решаешь вопроса, отмахнулся. Видишь, он тебя обошел… Ты, по его мнению, можешь помочь, но не хочешь. А это самое страшное.

Нельзя, чтобы люди руководителю не доверяли.

Теперь никакая занятость не мешает начальнику отдела выслушать своего подчиненного…

— Борис Андреевич, а что у тебя со стендами? — спросил Вороничев Комина.

Речь шла об испытательных стендах, которые монтировались в новом корпусе СКБ. Возможность поставить опыт, испытать конструкцию в лаборатории — значит экономить время, гарантировать отработанность и качество конструкторских решений. В СКБ долго добивались своей экспериментальной базы — и вот она уже существует в виде просторного зала-цеха. В нем работают перешедшие сюда умельцы — рабочие-орджоникидзевцы. Стенды переналаживающиеся, пригодны для разнообразных испытаний.

Стенд — это завтрашний день, будущая линия.

А каким видится завтрашний день в жизни самого Николая Максимовича? И может ли он, находясь на пенсии, жить без любимого дела, без товарищей, без СКБ? Вороничев представил себе вполне реально, как входит в СКБ и поднимается не на свой этаж, а в отдел, где будет стоять в небольшой комнатке его стол замначальника. И это тоже по просьбе и по настоянию Феофанова. Хотелось вернуться в ведущие конструкторы, делать коренное… Да сможет ли перешагнуть рубеж без острой боли, без помехи для окружающих, без тяжкой неловкости, когда только душевный такт помогает спасти смущение, что это уже «не твоей компетенции дело»?

Как дать жизни идти своим путем, как соблюсти нынешние границы собственной «нужности»?

Николай Максимович поднял глаза, обвел взглядом лица, окружавшие его. Брат Женька, Коля Феофанов, Борис Комин, интеллигентно деликатный, мягко помаргивающий сквозь очки… Надежные ребята. Спаянные и дружные.

Красный ободочек вокруг карих зрачков Вороничева набух и заблестел. Ну и что же?

Николай Максимович пошел к дальнему шкафу, распахнул дверцу, зачем-то перебрал пальцами корешки сложенных в нем папок, альбомов. На полках стояли накопившиеся сувениры — вот СКБ двадцать пять лет, вот ему тридцать… коробочки с юбилейными значками. Памятные медали. Гравированные таблички заводов-заказчиков. И среди всего этого — гигантский коричневый карандаш. Головка отвинчивается — и внутри рулоном свернутая «грамота»: «Глубокоуважаемый Николаи Максимович! Юноши и девушки СКБ-1 поздравляют Вас с днем шестидесятилетия и желают Вам…»

«Вы всегда были…»

На столе зазвонил телефон. Молодой голос:

— Товарищ Вороничев? Говорит секретарь комитета комсомола «Красного пролетария». Ваш… коллега.

— К-кто?

— Коллега… мы вас просим приехать на заседание комитета. Вы ведь тоже были у нас секретарем?

— Да, но когда это было! В тридцать… третьем, что ли?

— Так вы приедете? Комсомольцы хотят с вами повстречаться. Мы уже многих ветеранов нашли!

За окном по-вечернему дышал завод, ветерок наносил песочек из-за дощатого забора, окружавшего стройку нового корпуса, в опустевших аллейках сквера не было ни души, в просторной проходной старички вахтеры вели какой-то неторопливый разговор…

Вороничев взглянул на часы, надел плащ, вышел из кабинета. На стуле возле стола секретаря сидел юный чертежник с пшеничной бородкой.

— А он на прием, — сказала секретарь. — Ждет, ждет, к вам все заходят и заходят, я уж и не знала, когда его впустить…

Вороничев молча повернулся, вошел обратно в свой кабинет и снял плащ…