Николай Львов — Без исповеди

Алексей Федорович Шумилкин, Шаров Владимир Васильевич, Виктория Арсеньевна Чумак, Абрам Самойлович Бромберг.

Написать для этого сборника мне предложили после публикации моего небольшого рассказа в журнале «Юность». Предложение застало меня врасплох, и, признаюсь, хотя и был польщен, но испытывал вполне понятный страх, основанный на неуверенности в своих силах. Я ведь по профессии автослесарь, писать начал недавно, и браться за такой трудный, абсолютно новый для меня жанр — документальный рассказ… Не переоценивают ли мои возможности?

Слесарь-сборщик Алексей Федорович Шумилкин стал моим героем не случайно. Говорили и о других, но я выбрал именно его: показалось, что быстрее найду контакт со слесарем — как-никак наши профессии хоть и в дальнем, но все-таки в родстве.

По заглавию рассказа вы можете судить, насколько оправдались эти надежды! Все же, как ни странно, теперь я даже рад, что обошлось без «исповеди» и что накапливать материал для рассказа пришлось детек-тивным методом.

…В механосборочный цех я пришел в конце января. Провожавшая меня от проходной пожилая женщина долго и критически присматривалась ко мне. Шли молча, и только в конце пути она спросила:

— Так вы, значит, о нашем герое писать будете?

— Да. Кстати, вы действительно считаете его героем?

— А как же?! — удивилась собеседница. — Человек он хороший.

— Но героизм разве только в этом?

— Не знаю… Работает хорошо! Еще предцехкома… Отзывчивый он, душевный… Сами поймете…

И я увидел широкоплечего человека с прямыми, зачесанными назад волосами. Лоб увеличен залысинами, заметная седина в висках. На меня он глянул снизу вверх, так как в момент знакомства сидел на корточках.

Спросил с улыбкой:

— Вы по какому вопросу?

— Хотел бы написать о вас.

— Что написать?

— О жизни, о работе…

Шумилкин вздохнул тяжко, даже с присвистом, пожал плечами, сказал смущенно:

— Ничего у нас не получится, наверное… Ну посудите сами. В цеху — работу, а вечером дома надо быть обязательно. И вас пригласить не могу: хозяйка болеет. Челюсть ей разрезали, вся щека вспухла… Женщины ведь, знаете, как? Прыщик вскочит, так и при знакомом-то человеке как на иголках себя чувствуют, а тут и боли, и температура высокая. Вот и по-лучается, что поговорить обстоятельно у нас никакой возможности нет.

— Может, все-таки удастся выкроить часок-другой?

— Вряд ли. После работы всякие общественные дела, да еще по магазинам пройтись нужно, потом обед на завтра приготовить, проверить, как сын уроки сделал…

И, опять вздохнув, взялся за гаечный ключ.

Решив не отрывать человека от дела, я пошел осматривать цех. Моя причастность к производству помогла сориентироваться на местности: вот собирают фрезерный станок, рядом — токарный, а вот и совсем близкое — здоровенный станок для расточки гильз автомобильных двигателей. Люди выправляют автоматическую линию. Работают без суеты, и очень немного их для такого количества собираемых станков. Подхожу опять к Алексею Федоровичу. Он, не обращая на меня ни малейшего внимания, измеряет расстояние между станками. Стараясь окончательно выбраться из ощущения неопределенности и проникнуть в суть дела, внимательно приглядываюсь к окружающему.

Станков действительно много, но расставлены они в строжайшем порядке. Разобравшись в этом, я понял, что имеется в виду под автоматической линией: строго по осям пяти станков, объединяя их, протянута проволока. Рядом еще один строй с такой же центровкой. Алексей Федорович проверяет параллельность этих линий и делает это основательно, сосредоточенно.

— На два сантиметра скосилось, — говорит он озабоченно. — Так дело не пойдет. Женя, давай-ка подправим.

«Как же они этакую махину с места сдвинут?» — удивился я.

Оказалось все очень просто: один взял лом, другой еще что-то, поднажали…

— Ну, как?

— Еще полсантиметра… Ну, ну… Стоп!

— Есть?

— Сейчас проверю… Как в аптеке! Можно закреплять.

Выправить линию из многопудовых станков и в течение десяти минут!

— И всегда так вот? — не выдержал я.

— К сожалению,— глаза Шумилкина посуровели.— Знаете, сколько времени впустую тратим? Это сейчас удачно получилось… Самому странно: собираем автоматическую линию, а все работы вручную…

— А заработок как?

— Не жалуюсь. Меньше 250 не получал.

— Так как же нам все-таки выбрать время для разговора?

Алексей Федорович развел руками.

— Может, в выходные дни? — настаивал я.

— Не получится, — ответил Шумилкин, глядя на меня с явным сочувствием.— На воскресенье у меня опять домашние дела… Сами знаете, сколько их за неделю накапливается. Ну а в субботу придется работать: задерживается линия.

— Почему задерживается?

— Ну, знаете, это наше, внутреннее…

— Большой секрет?

— Какой там секрет! ОТК подводит — пропускает на сборку детали с недоделками. Поставишь такую, потом с наладкой бьешься, бьешься… Снимаешь и на рекламацию. Потеря времени…

— И часто?

— Не очень. Прочистят им мозги — порядок. Потом, глядишь, опять понемногу начинается.

— Так давайте об этом напишем.

— Уже писал. В нашей многотиражке. Больше вроде бы незачем. Начальник участка и так постоянно твердит: «Слишком много занимаетесь общественной работой».

— Странно?

— Чего ж странного? Ему план нужен, а не разговоры. А горлопанов знаете сколько? «Ты предцехкома — вот и ответь…» Отвечаешь, отвечаешь — язык болит. Добро бы с чем-нибудь дельным, а то с ерундой всякой лезут… «Почему расчетные листки только перед зарплатой выдали?!» Ну, не успели в бухгалтерии заранее. Не бывает, что ли? И ведь к черту не пошлешь — объясняю, как могу.

Во время диалога Алексей Федорович ни на минуту не отрывался от работы. Я тянулся за ним хвостом и надоел своими вопросами. На лице у Шумилкина было написано, что и меня ему просто неудобно послать к черту, хотя мешаю ему не меньше тех горлопанов. Наконец он не выдержал и, сказав «извините», ускользнул на другой конец цеха. Мне опять пришлось «обозревать окрестности».

Прямо над линией, собираемой бригадой Алексея Федоровича, работники ОГМ (отдела главного механика) громоздили какую-то эстакаду. В цехе стоял равномерный гул множества работающих механизмов; то там, то здесь взвизгивали дрели, время от времени над головой с грохотом прокатывался кран, и от всего этого моя голова тоже гудела, но это было знакомо — я же слесарь и привык к производственным шумам. Слоняясь по цеху, невольно восхищался ребятами, которые аккуратно прокладывали «мышцы» и «вены» станков — гидравлические трубки. А вот «нейрохирург» — электрик. Он подводил провода-нервы к кнопкам управления. Два слесаря просверливали в основании станка отверстия…

Все это, конечно, интересно, но как найти подход к Шумилкину? Ничего, кроме стандартных, казенных фраз, на ум не приходило… А что же мне о нем уже было известно?

Шумилкин Алексей Федорович, 1928 года рождения, член КПСС, на заводе работает четверть века. Награжден за восьмую пятилетку — орденом Трудового Красного Знамени. За девятую — орденом Ленина. Женат. Двое детей. Сын Юрий — школьник, дочь Людмила — студентка вечернего факультета, работает здесь же на заводе, в отделе главного технолога. С ней поговорить? Попробую.

Узнав, зачем я пришел, Люся Шумилкина очень смутилась:

— Я-то чем могу помочь?

— Мало ли… Знаете, недавно был проведен забавный эксперимент.

Сотне супружеских пар задали вопрос: «Кого вы считаете главой своей семьи?» Девяносто девять женщин назвали себя, и шестьдесят мужей это подтвердили. Только в одной семье главой считался мужчина… Как только он узнал, что за исключительность ему положен приз — несколько вещей на выбор, — тут же спросил жену: «Что возьмем?»

Люся покраснела и ответила неуверенно:

— У нас глава семьи, конечно, папа… Но он тоже советуется с мамой!

Они вообще одно целое…

— Вы еще не замужем?

— Ой, нет, конечно! Я все к маме пристаю: «Как ты догадалась, что папа будет именно такой?» Ведь интересно, правда?

— А она?

— Не знаю, — отвечает, — увидела…

— Алексей Федорович увлекается чем-нибудь?

—- Да как сказать… Больше всего они с мамой гулять любят. У нас рядом с домом такой парк!

— А кино или театр?

— Ходили в Большой на «Анну Каренину»… Вообще-то у нас, как папа говорит, домашний кинотеатр. Садятся вечером у телевизора…

— Значит, в основном дома?

— Да. Раньше-то они довольно часто ходили куда-нибудь, а теперь… Мама постоянно прихварывает… Папа без нее разве пойдет? Вот на семейные праздники всегда ходят. Вместе, конечно. По-моему, они каждый в отдельности даже не смотрятся!

— Вы говорите, мама часто прихварывает. Кто же по дому управляется?

Люся опустила голову:

— Сами понимаете, мне некогда. С работы прямо в институт… Папа у нас, да брат… Юрка порою и в магазин сходит… Я-то ведь только по выходным узнаю, что в доме произошло.

— Значит, отец — человек домашний?

— Я бы так не сказала, но без мамы он никуда… И устает очень. Бывает, с завода только к ужину приходит… Телевизор посмотрит — и спать: вставать-то рано… Вы извините, мне тоже работать нужно…

Мне оставалось только откланяться, что я и сделал…

Не успел войти в сборочный цех, вдруг:

— Товарищ, можно вас на минутку?

Оглядываюсь. Это действительно меня спрашивают, и причем сам Шумилкин. Вокруг него несколько человек в спецовках.

— Зачем постороннего в наше дело вмешивать? — недовольно бурчит низенький коренастый рабочий неопределенного возраста.

— Мне же не веришь!

— А он так уж во всем и разберется?

— Посмотрим. Вот как вы думаете, восемь процентов от общего числа рабочих… Это достаточно? — спрашивает Шумилкин.

— Для чего? — недоумеваю я.

— Ну, идущих в отпуск, ежемесячно. Приказ директора — не более восьми процентов.

Наспех прикидываю, сравниваю с тем, как у нас на автобазе.

— Больше практически, наверное, и нельзя. Сорвете месячный план.

— Вот видишь? Посторонний-то человек то же самое говорит, — оживленно восклицает Алексей Федорович.

— Ну, конечно! Не ему зимой в отпуск идти.

— А ты думал, в июне все работу бросим и на пляж?

— Мне неинтересно, «как все». Ты нам летом отпуск дай. Нет в цеху работы тяжелее, чем у нашей бригады.

— И ежу понятно, а ты споришь! Летом в отпуск идут женщины, у которых двое детей и более — это раз; коренники-рабочие — они наше ядро, сердцевина, по ним не только равняться, но и поощрять надо — это два; ну а в-третьих — учащиеся.

— В институте можно и пятнадцать лет числиться… Ты, Шумилкин, защищаешь интересы администрации. Про рабочий класс забываешь.

— Дурак, — в сердцах ответил Алексей Федорович. — Твои интересы от тебя самого защищать надо. Кончай говорильню — дело стоит.

— Алексей Федорович, — робко подал я голос.

— Некогда, — через плечо ответил он, удаляясь быстрым шагом.

Я вздохнул в очередной раз и опять стал ходить по цеху.

— Вы, собственно, кто такой, товарищ, — подошел ко мне невысокий мужчина в черном халате.

Я представился, объяснил, с какой здесь целью. Лицо собеседника перекосилось, как от зубной боли.

— Не ко времени, — сказал он удрученно и отошел.

— Кто это? — спросил я у стоявшего рядом парня.

— Начальник участка, Шаров Владимир Васильевич. Вы бы отошли — прямо на дороге. Мешаете.

«Выгонят меня отсюда в конце концов, — подумалось мне. — Но пока не выгнали — пойду к Алексею Федоровичу».

— Вы куда? — окликнул Шаров.

— К Шумилкину.

— Ох, не надо… Не отрывайте его — станок налаживает.

— Как? Ведь он сборщик, а не наладчик!

— Алексей на все руки… Наладчики вчера возились, возились. Скрытый дефект станины. Шумилкин взялся его «до ума довести». Идемте — сами увидите.

Мы подошли к тому станку, который я считал чуть ли не «свояком»: здоровенный, не менее трех метров высотой, для расточки гильз автодвигателей. С первого взгляда ясно: к Шумилкину не суйся. Здесь собралась вся бригада Алексея Федоровича: один залез наверх и стоит, как цапля на отмели — вторую ногу поставить некуда; другой вооружился ломом и похожей на ручную гранату болванкой; Алексей Федорович и рыжеватый парень — Шумилкин именовал его Женей — прилаживают к двум из четырех валов приборы, похожие на часы.

— Витя, давай потихоньку, — скомандовал бригадир. Витя начал медленно крутить шкив приводного ремня. Я заглянул через плечо Жени: стрелка закрепленных на валу «часов» поползла по циферблату.

— Стоп! У меня плюс восемь.

— У меня минус пять, — откликнулся напарник.

— Игорь, по центру тяжести…

Звонкий удар, и опять:

— Витя, пошел… Стоп! Плюс пять. У тебя?

Таким образом колдовали они часа три. Через каждые десять-пятнадцать минут сменяли стоящего наверху: дольше на одной ноге не выдержишь. Время от времени подходил кто-нибудь из другой бригады, давал советы и отходил, видя, что его не слушают.

— Пошел… Стоп! Женя, ломиком с правой…

Рядом со мной пристроился парень лет двадцати трех. Из кармана его халата торчала линейка: по-видимому, мастер. Меня он принял за представителя завода-заказчика и всячески успокаивал:

— Не беспокойтесь, пойдет. Это такая бригада — на все руки… Не было еще случая… Вы с КамАЗа?

Я разъяснил ошибку, и он сразу же потерял ко мне интерес, но не отходил — не наблюдал за работой, а любовался ею.

— Пошел!.. Стоп! Игорь, легонько по центру…

— Вот тягомотина! — парень с линейкой покачал головой. — Этот станок знаете сколько стоит? Если опять разбирать…

— А вы хорошо Шумилкина знаете?

— Более или менее… В одном доме живем.

— Ну и как?

— Толковый мужик — спокойный, рассудительный. Может, я и ошибаюсь, но, по-моему, теперь таких нечасто встретишь. Не пьет, домосед… Сын его все с удочками носится. Суматошный парень. Непонятно, в кого уродился.

— Может, Алексей Федорович таким же в детстве был?

— Уж чего не знаю, того не знаю…

— Витя, слезай, — удовлетворительно сказал Шумилкин. — Все вроде.

— Удалось? — вывернулся откуда-то начальник участка.

— Сейчас проверим. Станину закрепим, можно запускать.

Шаров плечом отжал меня и протиснулся поближе к станку. Шумилкин нажал кнопку, валы закрутились, и из-под штуцеров гидравлических трубок брызнуло масло, облив Шарова с ног до головы. Владимир Васильевич козлом скакнул в сторону, поскользнулся и, чтоб не лечь в образовавшуюся лужу, уперся руками в пол, пробежал метров пять на четвереньках, выпрямился, ошарашенно огляделся. Станок уже выключили. Шумилкин, сдерживая улыбку, затягивал штуцера, остальные хохотали.

— Владимир Васильевич, ты не грибы ли тут нашел? — давясь смехом, спросил кто-то. — Много насобирал? Может, поделишься?

Шаров бросился отмываться. Когда он вернулся, станок уже работал, не плюясь.

— Порядок?

Шумилкин пожал плечами и протянул начальнику клочок бумаги с записями.

— Вот. Лучше не получается…

Владимир Васильевич глянул и удивленно сказал:

— Куда ж лучше-то? Лучше и не надо!

Рабочий день заканчивался, многие уже переоделись, а Шумилкин с тремя своими ребятами только начали убирать инструмент и чертежи. Я крутился возле Алексея Федоровича, надеясь на чудо.

— Алексей Федорович, можно, я вас до дома провожу? По дороге поговорим.

Он глянул на меня устало, задумался на секунду и ответил, как бы извиняясь:

— Нет, не могу. Неприлично это… Что я, девчонка заневестившаяся, чтоб до дома меня провожать? Сейчас нужно зайти мясо купить. Потом в семейство одно… Поручение жилищного комитета. Домой только часам к десяти доберусь. Да и какой разговор по дороге? Это ведь не с женой. С ней-то мы даже о чем молчим, знаем. И как это так — до дома проводите, а в квартиру и не войдете? Нет, так нельзя. Давайте отложим. Ведь вам, наверное, не очень к спеху? Вот выкрою как-нибудь время… А сейчас извините — спешить надо.

Но мне было именно «к спеху» (ведь рассказ тоже нужно сдать не позже определенного срока), и, решив больше не надоедать Алексею Федоровичу, я стал собирать сведения о моем герое со стороны.

…Секретаря заводского парткома, к сожалению, не застал. Технический секретарь Тоня была немногословна:

— Хороший дядечка, скромный, принципиальный. — Немного подумав, добавила: — Главное, работает прекрасно… Не только как слесарь… Разве этого мало?

Действительно немало, только не для меня.

В многотиражке «Новатор» редактор ее Виктория Арсеньевна Чумак огорченно развела руками:

— Даже не знаю… — она не говорила, а ворковала по-голубиному. — Конечно, Шумилкин — на заводе личность более чем известная, но… Вроде бы весь он как на ладони, а одновременно… Очень тяжело с ним… И действительно занят постоянно. Максим, ты ведь последний раз быстро нашел общий язык с Алексеем Федоровичем. Твое мнение?

— Для того чтобы он высказываться начал, его что-то разозлить должно как следует, — ответил склонившийся за письменным столом сотрудник редакции. — Вот последний раз… Смотрите, какой материал получился!

Четверть полосы «Новатора» занимала статья, подписанная Шумилкиным.

— Это о ком и о чем?

— Извините, мне срочно в малярку… Прочтите — не пожалеете.

Я воспользовался разрешением. Да, не поздоровилось тем, кого «протягивал» в газете Алексей Федорович! Все конкретно, как говорится, не в бровь, а в глаз. Названы даты, фамилии… Основной смысл: «Как же так можно, товарищи! Работайте на совесть, а не халтуру пропихивайте».

— Ваше мнение? — проворковала редактор.

— Здорово!

Собеседница с законной гордостью за свою газету вскинула голову и совсем стала похожа на голубку.

— Вы знаете, что Шумилкин в своей бригаде вырастил Героя Социалистического Труда?

— То есть?

— Да, да. Комарова. Он теперь парторг цеха. А получил звание Героя, когда работал в бригаде Шумилкина.

— Удивительно! Бригадир — орден, а напарник — Золотую Звезду?

— Уж таков Алексей Федорович! Умеет научить работать так, что иные ученики потом его обгоняют… Именно в этом, по-моему, проявляется искусство педагога… Верно?

— Абсолютно.

— Это еще не все… Комаров, после того как отпочковался от Шумилкина, набрал бригаду из молодых ребят… Но ведь сборщик — это такая профессия! Пока ее освоишь, сколько лет пройдет… Шумилкин, видя, как другу туго приходилось, чуть не до петухов в цехе оставался! Вдвоем новичков обучали. Теперь Комаровская бригада — одна из ведущих!

— А часто Шумилкин у вас как рабкор выступает?

— Не особенно… Вы же слышали… Пока не рассердится — слова не добьешься… Недавно в «Правде» было опубликовано письмо Алексея Федоровича. Называется «Твоя позиция». Найти в подшивке?

— Буду очень благодарен!

— Минутку… Это было, кажется… Вот, пожалуйста.

Я читал и проникался его мироощущением, пониманием происходящего в нашей стране: «Хорошо живут люди. Полно, целеустремленно. На достигнутом не успокаиваются. Устремлены в лучшее завтра, а для этого нужны знания. Раньше, до войны, помню, кто работал и в вечерней школе учился, тому вслед с восхищением смотрели: герой, мол. А сейчас у нас на заводе все, кому нет тридцати, учатся. К кому в гости ни зайдешь, в каждой квартире книжный шкаф, а то и стеллажи во всю стену, до потолка. А билеты в театр? Да у нас на заводе к театральным кассирам не пробиться!»

Вместе с Шумилкиным я вознегодовал на того недалекого рабочего, который как-то в обеденный перерыв небрежно обронил: «Люди как семечки в мешке: вроде бы все вместе, а на самом деле каждый в своей скорлупе…» Я бы, наверное, не сразу нашелся, что ответить. А вот Алексей Федорович отпарировал: «…Как можно так судить; ведь все, что мы имеем, дано нам государством — образование, профессия, бесплатные библиотеки… Сколько раз с тобой оставались после смены бригадир, наладчик. Помогали, объясняли, показывали, что и как можно сделать лучше. И, заметь, за это никто им дополнительно не платил. Просто люди сами хотели, чтоб в их коллективе не было отстающих, выражаясь твоим языком, чтобы сломали собственную скорлупу ради другого человека. Пойми, в скорлупе ничего не увидишь, ничего не поймешь!»

Да, не лезет за словом в карман Алексей Федорович. И работает человек — загляденье, к людям явно с открытой душой… Без желания, только потому, что выбрали, профсоюзные дела цеха не потянешь! И статья в «Правде» именно об этом…

Снова, в который раз, я на заводе. К Шумилкину не подхожу. Маячу в пролетах, смотрю, что изменилось. Эстакаду закончили. На ней устанавливают электрошкафы. Вчерашний станок, окативший Шарова маслом, по-видимому, отгрузили заказчику. Линия Алексея Федоровича, на мой непросвещенный взгляд, без изменений. Хотя нет! На фрезерном уже вся гидравлика на месте, на токарном стоит щиток управления. Шумилкин и рыжеватый Женя Борисов около погрузчика. Витя и Игорь Платов в конце линии — на разгрузчике. Брожу из угла в угол, изучаю стенды и объявления.

«Внимание! Желающие приобрести путевки в пионерские лагеря на летний период подавайте заявления в цехком».

«28 января состоится экскурсия «Москва в октябре 1917 года». Запись желающих в цехкоме».

«Выезжайте на выходные и праздничные дни с поездами здоровья! Большой выбор маршрутов! Обращаться в цехком».

Значит, ко всему этому Алексей Федорович, несомненно, руку приложил. Оглядываюсь. Шумилкин куда-то отлучился, и Женя один у станка. Подхожу. Увидев меня, Борисов соболезнующе улыбается:

— Что, не получается у вас с Алексеем Федоровичем? У него ведь сейчас действительно со временем зарез…

— Понимаю. Ты с ним давно работаешь?

— Два года всего. До этого в другой бригаде…

— Где лучше?

— Конечно, с Шумилкиным!

— Почему?

— Как сказать. Легче с ним.

— Как это — легче?

— Занят все время — часы летят незаметно. И вообще… Вот в той бригаде… Пока учился — повременно платили. Тогда ребята еще помогали, подсказывали. Как на сдельщину перешел — конец. У них принцип: если сдельно — все сам.

— А Алексей Федорович?

— Не было случая, чтоб не помог или не подсказал, если заковыряюсь. Он все время учит. Работает и учит. Опыт у него знаете какой!..

— Представляю.

— Такого не представишь… Легко с ним работается, не зевнешь.

— А он ошибки допускает?

— Бывает, конечно… Только у других эти ошибки ОТК находит, а он сам находит и исправляет… За собой и за нами почище контролера следит.

— Я заметил, вы все время вместе и Витя тоже, а вот четвертый ваш коллега как-то в стороне держится… Почему?

— Как сказать… Я вот с Алексеем Федоровичем нашел общий язык, Витя привыкает, а Игорь и не пытается… Что по работе нужно, спросит, и все. А то и не спросит, ждет, чтобы ткнули его носом, иначе не увидит. Ему сдается, уж очень бригадир требовательный…

— Может, в другой бригаде ему поработать?

— Не-а, не уйдет… У нас заработок… Кто же от добра бежит? Даже если отколется… Обратно проситься станет. Но не может же он не настроиться на бригадную волну. Поймет, Федорович, не впустую к нему придирается… А не поймет — скатертью дорога.

— Хоть сейчас отпустите?

— Я-то отпустил бы… Бригадир упрется, наверное… У нас одного за пьянку увольняли… Шумилкин везде отстаивал: «Я предцехкома, с меня и спрос». В партком ходил, в завком, даже в редакцию многотиражки… Ему потом — это уж с чужих слов — здорово попало. Знай, за кого заступаться… А он свое: «Я виноват — человека проглядел».

…Однажды я попал на заседание завкома. Как сказал председательствующий, вопросы рассматривались будничные. В основном сетовали на «горение» путевок в дома отдыха. Только в конце я услышал кое-что для меня существенное: не в меру раздраженный молодой рабочий потребовал исключить кого-то из очереди на улучшение жилищных условий.

— Мы ей комнату предлагаем, а она хамит… Обдиралами назвала. За что? Ну нет большего метража, да и не положен ей… Объясняем — грозится, слова разные говорит…

— А ты думал, тебя выбрали псалмы слушать? — спросил вдруг Шумилкин. — Тебя для работы с людьми выбрали… О ком толкуешь? О женщине! Это тебе или мне заглавное — работа. А ей? Как бы ни работала, хоть трижды ударница, а все равно душой дома… Иначе она не мать, не жена… Квартиру дать, чтоб там ни говорила! Только так мы сможем свое доказывать. Подумает и поймет: не права была. Знаешь, сколько я от своей наслушался, пока вчетвером в одной комнате жили? Ого-го! В суть смотреть надо.

— Так, по-твоему, пусть ругается, наши профсоюзы порочит?

— Ты себя пупом земли не выставляй! Профсоюз — это мы все, а не только завком. Нашли, с кем связываться… Может, у нее настроение плохое: с мужем поссорилась или кто из детей двойку принес…

Алексей Федорович открылся мне с новой стороны. Теперь о нем недостаточно сказать: «принципиальный». Слово это у нас превращается в затасканный штамп, его можно встретить почти в любой производственной характеристике! Понял и то, почему пожилая женщина, в первый день провожавшая меня в цех, назвала Шумилкина отзывчивым и душевным…

До назначенной встречи с начальником цеха оставалось несколько минут, и я опрометью бросился в цех. Абрам Самойлович Бромберг ждал в своем закутке и, кажется, надеялся, что «настырный» молодой литератор не появится. Его краткий монолог прерывался раз пять телефонными звонками, но с мысли он не сбился ни разу.

— Есть у меня лауреат премии Ленинского комсомола. Хороший парень, но, увы, зарывается… Слава в голову ударила! Раз в два-три месяца вызываю к себе и осаживаю. А вот Алексей… Ему хоть трех Героев Соцтруда дай — уверен, останется прежним Алексеем. Главное в нем — скромен и честен… Не простая честность, а именно рабочая честь. В соревновании — передовик. Если дежурит в народной дружине — это по-настоящему дежурство, а не отбывание времени. Если за что возьмется — сделает в срок, надежно, не подведет. Вот чем ценен человек. Потому и председатель цехового комитета. Бывает, знаете, иной крик поднимет: «Давай прогрессивку, премию, путевку…» Шумилкина криком не собьешь. Не заслужил — не даст, заработал — получи. Завком, бывает, всякие дефицитные вещи достает. Ковры, например… Доходит до смешного: один ковер остался, а Алексей не берет. «Почему мне?» Пришлось его жене звонить: «Мария Григорьевна, приезжайте, возьмите. Ваш отказывается…» Супруга его, кстати, тоже заводчанка. В малярном цехе работала. Со здоровьем у нее сейчас неладно. Ну, вот пока все. Извините, у меня день по минутам расписан…

— Простите, еще секунду… С кем соревнуется Шумилкин?

— С бригадой шлифовщиков Котова.

— У них же разные профессии!

— Да. Соревнование нового типа, по почину ильичевцев… В отделе труда и зарплаты узнайте подробней: у них все данные. Они и передовиков определяют. Алексей Федорович недавно премию получил.

В отделе — итоговые цифры. Одна бухгалтерия! Хода соревнования увидеть не смог. Подробности решил поискать в цехах. В шлифовочном Котов встретил сперва приветливо, а когда узнал, зачем я пришел, поскучнел.

— Обставили нас шумилкинцы… Премию им, конечно, не зря дали. Но вот не пойму, в чем мы промахнулись!

В голосе Котова слышалась досада, закончил он совсем раздраженным тоном:

— Разве это можно назвать соревнованием? Подводят итоги раз в квартал, а нам они каждый день нужны! Как иначе за Шумилкиным угнаться? Уж и не говорю, чтоб обогнать!

Ну, думаю, наконец-то есть повод потолковать с Алексеем Федоровичем по душам. Напрасные надежды! Он сразу же взял на себя вину за плохую организацию соревнования «по-ильичевски».

— У себя, внутри цеха, всегда видно, кто лучше и быстрей. Здесь каждый рабочий начеку! А вот с другим цехом… Мы — сборщики, они — шлифовщики…Им некогда к нам бегать, нам — к ним. Как говорится, «приводного ремня» не нашли… Есть за что нас ругать, и меня в первую очередь! Извините, на складе нужно метчики получить…

Примириться с тем, что надежды на настоящий, обстоятельный разговор не сбылись, я никак не мог и отправился в партком жаловаться на свою судьбу.

Секретарь парткома завода выслушал меня внимательно, позвонил в цех:

— Беляков говорит. Шумилкина можно ко мне на минутку? Занят? Когда освободится, пусть зайдет, — и, обращаясь ко мне: — Я раньше был слесарем-наладчиком в механосборочном. С Алексеем бок о бок работали… Не скрою, бывало, зависть брала… Хорошая зависть. Как работает человек! А ведь пришел он на завод, не имея понятия о специальности, которую выбрал. До армии — колхозный тракторист… Первую медаль получил еще мальчишкой в сорок шестом — «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941 —1945 гг.». Быстро взрослело это поколение! В первый послевоенный призыв ушел в армию. При демобилизации попросил направление в Москву и с того времени — орджоникидзевец. Сам мне говорил: настоящим сборщиком почувствовал себя годиков через пяток. Да и потом — курсы повышения квалификации, семинары… Совсем недавно снова сел за парту — вместе с дочерью окончил школу мастеров. Умело других учит и сам не перестает учиться… Легок на помине! Входи, Леша, садись. Жалуются на тебя. Заладил: «Времени нет…» Надо выбрать часок.

Алексей Федорович застыл, именно застыл, а не задумался, потом выпалил:

— Что за часок расскажешь? Тут дня мало! А где я этот день возьму? Конечно, можно так просто — мельком поговорил, и все. Да ведь потом не то напишут! «Молодежь примером воспитывает!» А я уникальную линию делаю и станки ломом центрую. Это порядок? «Опыт передает!» Неужели такое в завтра тянуть? Да этот опыт забыть, выбросить! Как у нас сверлят?! Чуть оплошаешь — травма. А почему бы штатив для дрели не сконструировать? Придумать ползунок вроде того, что в автомобильном домкрате… Сразу: травматизм побоку и вместо двоих со сверловкой один человек справится. Вот о чем писать надо!

Хорошо работать каждый обязан! Обязан, понимаете? Почему же конструктор к нам прибегает, когда с линией неувязка? Тогда сразу прибегает! Вот покумекать, как лом убрать, никто из КБ не заглянул! Лом у монтажника никому глаза не режет! А этой железяке место на пожарном щите! Вот об этом мы и поговорим. Сядем и разберем все обстоятельно. Линию сдадим, жена выздоровеет… А сейчас ну никак не могу.

«Наступит момент, — подумалось мне, — и Шумилкин, безотказный и скромный, бросит свой лом или сунет его в руки оказавшемуся в цехе конструктору и скажет: «Ну-ка, ты пошуруй, а я посмотрю». И тот не посмеет отказаться…»

Будто читая мои мысли, секретарь парткома заметил:

— Ручаюсь, Алексей Федорович добьется своего. Скоро на сборке появится легкое и удобное приспособление. Шумилкин сам подскажет, как сделать его: ведь он еще и рационализатор. Немало его рацпредложений внедрено!..

На этом можно было бы и закончить. Но ощущение незавершенности рассказа не давало мне покоя. Решил повидаться с Шумилкиным-младшим.

В школу, где учится Юра, я подъехал в тринадцать ноль-ноль, рассчитывая перехватить его после уроков.

— Шумилкин? — спросил мужчина в тренировочном костюме.— Есть такой в седьмом «В». Неплохой парнишка. У них сейчас должна быть математика. Но срывать мальчика с урока не следует. Идемте в учительскую: классный руководитель седьмого «В» наверняка там. Вам не помешает с ней повидаться.

В большой комнате сидела молодая смуглая брюнетка, вооруженная ручкой. Перед ней стопа тетрадей.

Людмила Николаевна, товарищ интересуется Юрой Шумилкиным.

Он-то что мог натворить? — воскликнула учительница.

Я поспешил успокоить ее… Она слушала внимательно, слегка склонив набок голову, постукивая по крышке стола испачканным в чернилах ногтем указательного пальца.

— Все ясно. Только не скажет он вам ничего… Тихоня!

— Мне его охарактеризовали как суматошного.

— Кто?

— Сосед по дому.

— Вот уж неверно! Очень тихий и спокойный мальчик. Ошибается сосед!

— С отцом Юры вы знакомы?

— Конечно! Он постоянно бывает в школе, ни одного родительского собрания не пропустил, а мать и днем забегает узнать, как у сына дела. Мне ни разу не приходилось их вызывать — всегда сами… У Юры бывают досадные срывы! Вообще-то он крепкий «середнячок»…

— С тройки на четверку?

— Обычно так… Но может вдруг схватить и двойку… Пятерки редки, но тоже случаются…

— Каким предметом он интересуется больше всего?

— Математикой. К ней относится действительно серьезно, особенно в этом году, но, к сожалению, звезд с неба не хватает.

— А каковы его родители?

— Приятные люди! Вы знаете, они мне по-настоящему нравятся! Даже не знаю, почему… Внутреннее ощущение… Отец, видно, сильно загружен. Я ни разу не видела его неуставшим… Однако находит время для школы.

Его влияние на сына очень чувствуется…

— В чем?

— Хотя бы в возросшем интересе Юры к математике. Однажды слышала, как мальчик рассказывал одноклассникам о дне, проведенном с отцом.

— Что рассказывал?

— Не помню. Но до сих пор ощущаю его подъем, радость и гордость в каждом слове… Сейчас звонок — пришлю сюда Юру.

Младший Шумилкин вошел несмело, с опаской косясь на меня. Ему, по-видимому, не очень-то хотелось со мной откровенничать, но как избежать, этого, он не знал и чувствовал себя, мягко выражаясь, неуютно: встал посреди учительской, нахохлился.

— Подходи поближе, садись. Знаешь, кто я?

— Догадался… Сестра сказала: вы записали адрес школы.

— Скажи, пожалуйста, с кем тебе интересней — с отцом или с матерью?

— С папой.

— Почему?

— Ну, как же… Он все-таки мужчина…

— Часто ты с ним проводишь время?

— Что вы! Редкое воскресенье…

— И куда ходите?

— Когда как…

— Тебе где больше нравится?

— На ВДНХ… Там павильон космоса… В планетарии…

— Ты, наверное, решил быть космонавтом?

— Астрономом.

— Так вот почему ты в этом году за математику взялся!

— Угу.

— А родители как относятся к твоему выбору?

— Сначала папа говорил, что звезд и на земле достаточно.

— То есть как?

— Товарищи у нас есть, заводские. С Золотыми Звездами.

— Тебя, значит, больше интересуют звезды в небе, чем на земле?

— В космосе, — поправил меня Юра. — А разве астроном не может быть Героем Социалистического Труда?

— Конечно, может!

— Вот и папа так говорит.

— Вы с ним спорили, какая профессия лучше?

— Беседовали. Он хотел, чтоб я в их цех… Договорились в конце концов.

— О чем?

— Пока нажать на математику — она и астроному и монтажнику пригодится.

— А руками ты работать любишь?

— Не очень… Вот с папой — другое дело! Мы с ним решетку для ванной сварганили… Вернее, он показывал, я делал.

— Какую решетку?

— Чтоб босыми ногами на пол не вставать.

— И часто вы так рукодельничаете?

— Времени у него нет… Он еще научил меня жерлицы и донки делать, как поплавок с грузилом уравновешивать… Он все умеет!

— Скажи, пожалуйста, а с кем ты чаще ссоришься?

— Когда промокнешь или грязи в дом нанесешь — с мамой, а из-за физкультуры — с папой…

— Он тебя слабаком считает?

— Просто хочет, чтоб я стал сильнее.

— А какой отдых предпочитаешь?

Младший Шумилкин пожал плечами, ответил неуверенно:

— Больше всего рыбалку.

— Но ведь сейчас зима…

— А мормышки?! У нас здесь рядом пруд: знаете какие там бычки? От таких — до таких, — Юра сначала показал палец, а потом рубанул ребром ладони по локтю.

— Каникулы где проводишь?

— Раньше к дедушке ездил, а теперь папа путевки достает…

— Дедушка в деревне живет?

— Умер он…

— А бабушка?

— Я ее и не помню… Дедушка пчел разводил… Нам до сих пор мед присылают.

— Сестра помогает тебе заниматься?

— Когда ей? Она же дома только ночует… По воскресеньям сидит за учебниками или шьет чего-нибудь… Вот если бы у папы был каждый выходной — выходным! — мечтательно произнес мальчуган…

Мне стало вдруг стыдно за других взрослых, видящих в Шумилкине в первую очередь человека, способного выполнить любое поручение. Поговорили бы эти люди с Юрой!